Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941-1942 - Гюнтер Банеман

– Но никто, – взволнованно продолжал Абдул, – никогда не победит арабов! Ни немцы, ни французы, ни итальянцы, ни британцы, ни русские, ни американцы – потому что на нашей стороне Аллах и мы никогда не уступим неверным.

Это фанатичное заявление открыло мне глаза на причину, по которой арабы всегда будут воевать за свою независимость. Это объяснило, почему Абдул, Бен Омар, Ибрим и другие начали движение сопротивления в Ливии, приняв помощь англичан, – не потому, что они их любили, а потому, что англичане могли помочь им изгнать итальянцев.

Для этих арабов каждый немусульманин был неверным. Они по-прежнему надеялись, что когда-нибудь зеленое знамя ислама будет развеваться над всем миром. А пока они будут драться с каждым, кто попытается поработить их и отнять у них исконные земли.

– Наш образ мыслей не похож на ваш, – объяснил мне Абдул. – Бен Омар с удовольствием перерезал бы тебе глотку как немецкому посыльному, но, поскольку ты спас ему жизнь, наша вера обязывает его защищать тебя, и я, как его брат, тоже несу эту обязанность.

– Спасти его было нетрудно, – сказал я с улыбкой, – это было делом двух минут. Но Бен Омара лучше иметь среди друзей, чем врагов. Он мастерски владеет кинжалом!

Все рассмеялись. Наш серьезный разговор завершился. Я взглянул на часы. Было уже девять.

– Пора ехать, – сказал я. – Я только заберу свой автомат и кое-какие вещи из гостевой комнаты и приду попрощаться!

– Я проеду с тобой в твоем джипе, – сказал Ибрим, – до Барки и покажу тебе дорогу в объезд города. И может, помогу тебе с пулеметом, пока ты ведешь машину, если карабинерам вздумается задавать глупые вопросы!

– Спасибо, Ибрим, – сказал я, – но я не хочу, чтобы ты подвергал себя риску из-за меня.

– Никакого риска! – рассмеялся Ибрим, и белозубая улыбка сверкнула на его смуглом лице. – Мне все равно нужно ехать сегодня в Барку за сведениями от наших агентов в итальянском штабе. Так что ты можешь взять меня с собой в качестве пассажира и местного гида. Я буду готов выехать через четверть часа.

Обрадовавшись, что Ибрим составит мне компанию на первом этапе моего ночного пути, я прошел в гостевую комнату и стал собирать свои пожитки.

Селина ждала меня там. Она зажгла масляную лампу и жаровню. Сейчас, чтобы попрощаться, она сняла свою вуаль, и мы пробыли наедине несколько трудных минут.

Она была прекрасна и трогательна со слезами на глазах. Она взяла мои руки в свои и заговорила низким дрожащим голосом:

– Ты уходишь, немец, и я тебя, наверное, никогда больше не увижу. Я хотела бы уехать с тобой, но это невозможно. Я не принадлежу к твоему народу, у которого светлые волосы и небесно-голубые глаза. У меня смуглая кожа, черные волосы и темные глаза, и вера моя не такая, как твоя. Ты не можешь меня любить и не любишь.

Ее голос сорвался на всхлипывания, и я не знал, что сделать или сказать, но я нежно обнял ее рукой и сказал как можно спокойнее:

– Селина, ты – красавица, и я всегда буду помнить тебя – но – но…

– Ты не любишь меня! – повторила она со злостью в голосе и отстраняясь. – Я всего лишь арабка!

– Дело совсем не в этом! – ответил я возбужденно, а затем добавил уже спокойнее: – Селина, в более счастливое время и в другом месте я мог бы позволить себе влюбиться в тебя, но сейчас, когда за мной охотятся, это было бы сумасшествием! Ты молода и красива, и какой-нибудь хороший человек возьмет тебя в жены – но я…

– Ну, говори, – выдохнула она, пока я искал нужные слова. – Ты женишься на какой-нибудь светловолосой девушке с голубыми глазами в своей далекой стране!

– Может, и женюсь, а может, и нет. Скорей всего, нет, Селина, дорогая. Никому не дано знать свое будущее, и уж точно не тому, за кем охотятся и чьи кости, возможно, скоро будут белеть в песках пустыни.

– Тогда возьми меня с собой! – с вызовом произнесла она. – Я уйду с тобой сегодня ночью! Я готова.

– Чтобы погибнуть вместе? – пробормотал я.

– Для меня это будет большим счастьем, чем видеть, как ты уходишь, и не знать, что тебя ждет, – вздохнула она.

– Это невозможно! – нетерпеливо произнес я. – Послушай, Селина, ты принадлежишь к гордому, воинственному народу, и ты знаешь, что такое война. Сейчас идет война, и никому не гарантирована жизнь, любовь или счастье.

– Но любовь существует и в военное, и в мирное – в любое время, – в отчаянии проговорила она.

Чувствуя, что проигрываю в этом неожиданном споре и что проблема расставания не находит логического разрешения, я довольно резко отвернулся, намереваясь взять свой автомат и сумку с туалетными принадлежностями, которые лежали на подушках из верблюжьей шкуры на моем диване.

Но тут мне в голову пришла одна мысль. Открыв сумку, я вытащил пачку банкнотов, которые лежали там с тех пор, как мы с Йозефом обчистили ящик казначея в штабной роте дивизии почти три недели назад.

В этой пачке было, наверное, тысяч двадцать. В рюкзаке, в машине, было еще сорок тысяч, которых мне на какое-то время хватит.

Вряд ли эти лиры мне очень нужны, поскольку, скорее всего, мне придется брать силой или хитростью, а не покупать то, что мне понадобится для путешествия по Сахаре. И я подумал, что эти лиры больше пригодятся Селине, чем мне. Ее дом был в Барке, и она со временем могла бы что-нибудь для себя купить.

– Я хочу сделать тебе небольшой прощальный подарок в виде этих денег, на них ты сможешь купить себе, что захочешь, – жемчужину или алмаз – на память обо мне.

Я сунул пачку денег ей в руку. Она взяла ее, посмотрела мне в лицо, и кирпичного цвета краска залила ее смуглые щеки.

Затем она вдруг подняла на меня сверкающие от ярости глаза и гневно произнесла:

– Ты предлагаешь мне деньги – как уличной девке!

– Но, Селина, – запротестовал я, – я вовсе не считаю тебя уличной девкой! Мне просто больше нечего предложить тебе.

– Значит, ты предлагаешь мне чаевые как служанке? – злобно ухмыльнулась она.

Меня как громом поразила перемена, произошедшая с ней, вызванная моим невинным доброжелательным жестом.

– Но, дорогая моя девочка… – начал было я.

– Я не дорогая твоя девочка!

Теперь я осознал значение фразы: «Разъяренная женщина страшнее ада». Я отказал в любви прекрасному юному созданию, и она возненавидела меня за это. Я не видел способа успокоить ее. Я осторожно наблюдал за ней, боясь, как бы она не выхватила из рукава кинжал.

Любовь обернулась ненавистью. Крушение любви превратило ее в злобную фурию.

– Мне не деньги твои нужны, – произнесла она, сверкая глазами, – а твоя любовь!

Ее голос захлебнулся плачем, и прежде, чем я успел что-либо сообразить, она бросила пачку денег на раскаленную докрасна жаровню, и банкноты вспыхнули ярким пламенем.