Завтра ты умрешь - Анна Малышева

– Ксения была чиста, как новорожденный ребенок! – отрезал банкир. – Просто сошла сума. Припадок мог повториться в любой момент. Все остальное время она казалась нормальным человеком.

– Но отчего ты не сдал ее в больницу?

– Я бы никогда на это не пошел. – Он взял руку Марины и прижал к губам. Это был очень усталый, грустный поцелуй. – Не мог я представить ее в больнице. Моя жена в смирительной рубашке, в палате для буйных… Совсем одна, несчастная, запуганная… Ее кто угодно мог бы обидеть, унизить, ведь с ними ужасно обращаются, я слышал… Не мог я! Вызвал Надю, велел ей забрать детей к себе, потом, в самые короткие сроки, услал их на учебу в Англию. Мне хотелось, чтобы они были как можно дальше от этого кошмара. Нашел самого лучшего врача, какого смог. Генрих сказал, что Ксению надо постоянно наблюдать, а госпитализировать необязательно. Я хотел скрыть ее от всех, пока это не пройдет. Тогда я не сомневался, что это пройдет. Нельзя ведь сразу поверить, что твоя любимая жена уже никогда не будет прежней!

Марина кивнула. Теперь она начинала понимать то, что прежде казалось диким, и вместе с пониманием пришла боль. «Я и не подозревала, что он ее так любил! Он говорил о ней, как о чем-то неодушевленном, когда она была жива, а когда умерла – прошлое вернулось… Неблагодарное наследство мне досталось! Мертвую соперницу не победить уже потому, что она мертва».

– И тогда я вспомнил об этом особняке. – Банницкий откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза. Он все еще не выпускал руки своей притихшей подруги. – Мы устроили что-то вроде санатория. У Ксении было все, кроме свободы – ей нельзя было никому звонить, ни с кем общаться… Она и не хотела. Прежняя жизнь стала ей неинтересна. Только раз попросила нанять для нее компаньонку, мы нашли хорошую женщину, они тесно сдружились. Ксения полюбила ее, как сестру. Зато дети… К ним она стала относиться, как к чужим. Я ездил в Англию, привозил оттуда их рисунки, снимки, видеокассеты… Ее все это будто не касалось. Скажи – мог я сказать девчонкам ТАКУЮ правду об их любимой маме? Мог?

Вместо ответа Марина наклонилась и крепко поцеловала любовника. Отстранившись, женщина прошептала:

– Больше не будем об этом, хорошо? Идем спать, я тебя уложу. Нет, ляжем здесь! Тогда я услышу, если дети проснутся.

Она помогла Банницкому раздеться – тот с трудом мог пошевелить рукой. Уложила его, как ребенка, взбила подушку, подоткнула одеяло. Скользнув в постель с другой стороны, женщина прижалась к нему и затихла. Все, что сегодня пугало, отвращало и озадачивало ее в любовнике, стало понятным, простым и в конечном счете неважным. Марина думала о том, что он должен был пережить за эти пять лет, от чего своей ложью спасал детей, каково ему было бороться в одиночку, не рассчитывая в ком-то встретить сочувствие. Ведь со стороны его поведение выглядело бессмысленным, странным, а может, даже преступным. Теперь она понимала все.

– Миша, – прошептала женщина, тихо гладя его плечо, – я все думаю, что сказала тебе… О том, что не могу стать твоей женой. Я… Я сказала не подумав. Я ведь ничего не знала, Миш.

Банницкий молчал. Марина прижалась губами к его плечу и вздохнула:

– Если бы я могла быть уверенной, что буду хорошей женой… Такой, какую ты заслужил после всех этих страданий… Что хоть как-то буду полезна детям… И тебе со мной будет легче… Тогда я бы согласилась. Миша?

Она сделала паузу, прислушиваясь к его дыханию, и вдруг поняла, что Банницкий давно спит. Марина склонилась над ним и тихонько поцеловала. Никогда прежде она не испытывала к любовнику такой острой нежности, смешанной с жалостью. Она была так взволнована, что пришлось принять таблетку – Генрих Петрович не обделил и ее, – чтобы уснуть. Снотворное Марина принимала впервые в жизни.

* * *

На другой день поздно встали все, кроме Генриха Петровича. Он благополучно заснул без таблеток, и к тому времени, когда в столовую стали сбредаться еще слегка одурманенные домочадцы, давно успел позавтракать. Теперь психиатр курил, уютно устроившись с книгой в кресле-качалке.

– Половина одиннадцатого, – пробормотала Марина, усаживаясь за пустой стол, на котором все еще лежала вчерашняя, пострадавшая при погроме скатерть. – Когда я буду на работе?

– Тебе простительно, а вот когда там буду я? – Банницкий уселся напротив. Вид у него был сонный и вместе с тем чрезвычайно довольный. После пробуждения любовники успели кое о чем переговорить. – А где кофе?

– В час ночи я послала за ним твою новую горничную, – засмеялась Марина, постепенно просыпаясь. – Наверное, скоро будет готов.

– Безобразная девка, – проворчал Банницкий. – Теперь я понимаю, что свалял дурака, когда всех поувольнял. Здесь была просто золотая прислуга – одна Ольга, горничная, чего стоила! Семь лет служила! Но я же не знал, что все так быстро откроется! Боялся, что они проболтаются детям… Кстати, где они?

– Я к ним только что заглядывала. Начали умываться, а когда закончат – не знаю. – Марина посмотрела на Банницкого счастливым заговорщицким взглядом. – Я им ничего не сказала.

Генрих Петрович, уловив в ее словах некую недосказанность, перестал качаться и внимательно посмотрел на женщину поверх газеты. Любовники обменялись такими красноречивыми взглядами и улыбками, что опытный психиатр мигом разгадал их тайну.

– Михаил Юрьевич, я ждал, когда вы встанете, чтобы попрощаться. – Он сложил газету и выбрался из кресла. – У меня с двух часов начнется прием больных, только-только успею добраться.

– Как? – удивился Банницкий, видимо, воспринимавший психиатра, как деталь обстановки. – Куда это вы поедете? А если снова будете нужны?

– Не думаю! – Генрих Петрович любезно улыбнулся молодой женщине. – Марина Александровна отлично поладила с детьми, а вот меня они, увы, считают врагом из-за того, что я тоже участвовал в заговоре. И это к лучшему – тем меньше вины осталось на вас!

– А вдруг девочки опять впадут в истерику? – усомнилась Марина. – Или еще хуже, в депрессию?

– Я не вижу никаких признаков того, чтобы они нуждались во врачебной помощи. Дети… Они ярко переживают стресс, но обладают удивительной способностью забывать. Если буду нужен – звоните, приеду в любое время.

Его никто не удерживал. Как только Генрих Петрович вышел из столовой, Банницкий привстал, перегнулся через стол и поцеловал возлюбленную:

– Какой был паршивый день вчера, и какой чудесный сегодня! Сделай мне приятное – скажи, что останешься здесь и никуда не поедешь!

– Но мои вещи…

– Их привезут.

– А работа…

– Я тебя увольняю!

– Вот как? – Она не знала, огорчаться ей или радоваться – это утро было таким странным, хотя и в самом деле чудесным. – И я стану богатой домохозяйкой? И буду проводить все время в салонах красоты, фитнес-клубах и бутиках?

– Можешь проводить его как угодно, главное – останься со мной. – Банницкий обернулся и увидел осторожно входящую с подносом горничную. – Дорогая, что же это?! Вам позвонили насчет завтрака полчаса назад!