Смерть тоже ошибается... - Фредерик Браун

— Или возьми с собой, если хочешь. Я уже все прочитала, кроме того, что за эту неделю.

Фло встала с кресла, подошла к шкафу и открыла его. Там лежала стопка номеров «Билборда», штук двенадцать. Она взяла их и положила на стол.

— Вот они, Эм. А вот ключ. Но ты пока не уходи, я еще могу долго разговаривать, да и джин остался. Давай налью?

Я попытался спрятать от нее стакан, но Фло все равно успела его наполнить.

— Не будь неженкой, Эд, — усмехнулась она. — Всего-то второй стакан. Давай, для храбрости. Слушай, Эм, ты помнишь тот ветродуй в Бриджпорте?

И они опять углубились в воспоминания. Но на сей раз ненадолго. Минут через пятнадцать дядя Эм замолчал. Я подхватил стопку журналов, он взял ключ, и мы ушли.

Сундук стоял там, где Фло и говорила. Первое, что мы увидели, когда открыли его, была одежда. Наверху лежали два крошечных костюма. Один был относительно новым и аккуратно отглаженным, второй — рабочий — поношенным и потрепанным. Дядя Эм отыскал газеты и расстелил их на полу возле сундука.

— Я буду вынимать вещи, Эд, — сказал он, — а ты раскладывай их тут по порядку. Тогда мы сможем уложить вещи обратно в том же порядке.

— Хорошо. Но что мы ищем?

— Не знаю, парень. Но, возможно, поймем, если найдем это. Что-то, что не бросается в глаза. Вайсс уже все осмотрел до нас. Скорее всего, мы ничего не обнаружим. Но, надеюсь, просмотр вещей Лона хоть как-то прояснит картину. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — кивнул я.

Я начинал понимать его затею. Из разговора с миссис Червински мы не узнали о связи Лона Стаффолда с цирком Хобарта и ничего нового об убийстве. Однако стали видеть в лилипуте человека, а не неизвестную величину. Я имею в виду, что он перестал быть просто фотографией. Фотографией мертвого высохшего лица на фоне истоптанной травы. Он был мужчиной, с мыслями, запертыми в крошечном теле, которое не позволяло ему стать человеком, как все, и он из-за этого жутко злился. Свою злость выражал тем, что избегал людей, «прятался» в фильмах и книгах.

Я подумал, что хотел бы с ним познакомиться. Будь Лон еще жив, я бы хотел попробовать преодолеть барьеры, про которые говорила Фло, и постараться подружиться с ним. Он мог бы оказаться интересным человеком. Если бы удалось преодолеть всю эту горечь, мог бы быть очень умным.

Но теперь было слишком поздно думать об этом. Все, что теперь от него осталось, — содержимое небольшого сундука и маленькое мертвое тело, похороненное на кладбище для бедняков и бродяг возле Эвансвилла.

Дядя Эм взял один из костюмов лилипута и принялся изучать карманы. Я последовал его примеру. Мне достался поношенный костюм. В карманах ничего не было, кроме сломанной зубочистки в нагрудном кармане пиджака. Я также прощупал подкладку. А перед тем, как отложить костюм, посмотрел на ярлык.

— Она была права насчет Толедо, — заметил я. — На этом костюме ярлык портного из Толедо.

Дядя Эм кивнул:

— А на этом — Цинциннати. Лон Стаффолд купил его после того, как приехал сюда.

Мы аккуратно положили костюмы на газету. Не знаю, зачем. Он их больше никогда не наденет. Через год миссис Червински, наверное, отправит все это на свалку. Под костюмами лежали маленькие рубашки и детские носки — по крайней мере, это он мог купить не на заказ. А также два пальто и дождевик. Под ними — нижнее белье, детское, шестого размера.

Постепенно мы добрались до дна сундука. С одной стороны стояла старая пишущая машинка — одна из старомодных складных «Корон» всего с тремя рядами клавиш. Она занимала половину сундука. С другой стороны — стопка листов и невскрытая пачка высокосортной бумаги размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов. Я вытащил пишущую машинку и поставил возле сундука. Футляра к ней не было, но она, судя по всему, находилась в рабочем состоянии. Дядя Эм осматривал невскрытую пачку бумаги, изучая, как она запечатана. Видимо, он решил, что ее все-таки не вскрывали, и отложил бумагу в сторону.

— Здесь нет никаких книг, — произнес я, — кроме словаря. Разве у него не должно быть книг, если он любил читать?

— Необязательно, Эд. Некоторые много читают, но не любят приобретать книги. Особенно те, кто много ездил и полагает, что когда-нибудь снова отправится в путешествие. Книги — якорь, они держат тебя на месте, как только начнешь собирать их. Видимо, Лон так и думал и брал все книги в библиотеке.

Я хотел отложить словарь, но кое-что вспомнил и стал просматривать страницы в поисках каких-нибудь листков бумаги или заметок на полях. Словарь был маленький, но мне понадобилось немало времени, чтобы тщательно пролистать его, и теперь я обрадовался, что у Лона не было большой коллекции книг, иначе у нас бы ушла вся ночь на то, чтобы их просмотреть.

Дядя Эм взял листы. Бумага была хорошего качества, размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов, все листы лежали аккуратной стопкой. Когда он начал их пролистывать, я увидел, что на них напечатан текст — по большей части строки разной длины, как в поэзии.

— Писем нет, парень, — сообщил дядя Эм. — Судя по всему, он вообще ни с кем не переписывался. Что ж…

Он начал читать стихи, а я вернулся к словарю. Так ничего и не найдя в нем, я отложил его и стал рассматривать внутреннюю часть сундука, который теперь совсем опустел. Там не было никакого двойного дна или потайных отделений. Я сел и принялся наблюдать за дядей Эмом. Он читал, и у него на лице появилось странное выражение.

— Эд, ты не положишь остальные вещи обратно в сундук? Это можем положить наверх в последнюю очередь.

— Конечно. Это все стихи? Больше ничего нет?

— Ничего. Но… некоторые весьма хороши, Эд.

Я стал наполнять сундук.

— Насколько хороши? — спросил я.

— Я не гожусь на роль судьи, я ведь не поэт. Но я бы сказал, что хотя это и не великая поэзия, она все же чертовски хороша. Лучше, чем я ожидал.

Он протянул мне листок. Я прочитал:

Падают сухие листья отчаяния

И собираются в кучу у моих ног и корней деревьев;

Прохладный голос тревожит их, и они шепчутся

Тихими, как лютня, голосами, словно то, чего никогда не было,

Во сне под бледными лучами рассвета.

— Бессмыслица. Это просто слова, — произнес я.

— Конечно просто слова. А ты чего ожидал?

— Может, я просто их не понимаю. Что такое «голоса, как лютня» и «то, чего никогда не было»?

Дядя Эм усмехнулся:

— Не воспринимай все буквально, Эд. Откуда мне, черт подери, знать, что такое «голоса, как лютня»? Но когда-нибудь ты наткнешься на «то, чего не было», это я тебе гарантирую.

Он протянул мне еще один листок. У него, как и у первого, не было названия. Он начинался со слов: «Медленно покройте мой гроб».