Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

— 12) октября 1796 года в Москве родился Михаил Николаевич Муравьёв, Муравьёв-Виленский, генерал-губернатор Северо-Западного края в 1863–1865 годах, национальный герой Российской Империи в XIX и начале XX века. Предмет ужаса и ненависти у революционной и сепаратистской общественности, предсказуемо превращенный в советскую эпоху в пугало, а в постсоветскую — в фигуру умолчания.

Человек, спасший Российскую Империю от разрушения в 1863 году, в кратчайшие сроки и малой кровью подавивший польский мятеж, который Европа пыталась использовать как предлог для интервенции против России. Человек, возродивший белорусов, как русский православный народ.

Государственный деятель, показавший, какой действительно может быть последовательная русская национальная политика, когда её проводит твердый, энергичный и распорядительный человек с русскими убеждениями.

«Муравьёв-Вешатель», «палач», «кровопийца», «душегуб» — какими только эпитетами его не награждали, начиная с бастарда Герцена. Причём травили не только революционеры — часть петербургской аристократии считала, что сословное важнее русского национального, а потому симпатизировала польской мятежной аристократии, которую репрессировал Муравьёв, а не боготворившим губернатора русским мужикам. Некоторые даже называли Муравьёва «красным» и припоминали декабристское прошлое.

Для патриотов России Михаил Николаевич Муравьёв (1796–1866) был культовой фигурой. Им восхищались молодой Александр III, знаменитый публицист Михаил Катков, великий поэт Фёдор Иванович Тютчев. До большевистского переворота Муравьёв рассматривался как один из национальных героев России, спасший в 1863 году Российскую Империю от раскола, польского мятежа и иностранной интервенции.

Когда власть над нашей несчастной страной захватили всевозможные дзержинские и прочие польские русофобы, Муравьёв превратился в предмет ненависти, а затем фигуру умолчания. Советских школьников принуждали сочувствовать польским мятежникам вроде Кастуся Калиновского, а их победителя Муравьёва ненавидеть. Хотя это именно Муравьёв спас белорусский народ от рук пытавшихся его ополячить революционеров.

В постсоветское время наши либеральные бюрократы продолжали повторять польские клевéты. В 2005 году московские городские депутаты опозорились, заявив, что в ответ на появление в Варшаве площади Джохара Дудаева они подумывают над переименованием улицы, на которой находится посольство Польши, в честь Михаила Муравьёва. Пусть, мол, полякам тоже будет неприятно. Какими нужно быть «Иванами, родства не помнящими», чтобы уровнять одного из крупнейших государственных деятелей Российской Империи, пламенного русского патриота и великого управленца, с террористом? Впрочем, улицу, в итоге так и не переименовали — ещё и трýсы.

В последние годы, по счастью, положение меняется. Выходят монографии и исследования, посвященные жизни Михаила Николаевича, проводятся выставки. Но страх прогневать ляхов и подляшков по-прежнему силен. Ни памятников, ни улиц в его честь нет, а памятник в Вильне поляки разрушили и осквернили в 1920 году. Но есть такие памятники, которых никаким топором не вырубить, — даже в советские времена в собрания сочинений Фёдора Ивановича Тютчева приходилось включать его стихи в честь М. Муравьёва и эпитафию ему:

На гробовой его покров

Мы, вместо всех венков,

Кладём слова простые:

Не много было б у него врагов,

Когда бы не твои, Россия.

Как сложилась жизнь этого удивительного человека, который мог погибнуть на Бородинском поле, мог вместо государственной деятельности отправиться в Сибирь с декабристами, наконец, потерпел серьёзное аппаратное поражение за то, что отстаивал свой взгляд на освобождение крестьян? Затравленного подлыми стихами Н. Некрасова, бывшего министра буквально вынули с того света, в момент, когда казалось, что страна движется к распаду, и он сумел всё изменить. В чем же состоял его подвиг?

Бородинская рана

Муравьёвы были старинным, но не очень знаменитым дворянским родом, который, однако, именно в ХIX веке дал России нескольких выдающихся деятелей. У Михаила Николаевича было несколько выдающихся братьев. Александр — основатель декабристского «Союза Спасения», несмотря на это возвращенный Николаем I из ссылки и бывший Тобольским, Архангельским и Нижегородским губернатором. Николай Муравьёв-Карский, в дни Крымской войны сумевший взять считавшуюся неприступной турецкую крепость Карс и тем самым обеспечивший России сравнительно легкий выход из неудачной войны — взятый врагами Севастополь был просто обменян на взятый Н. Муравьёвым Карс. Андрей — выдающийся духовный писатель, проводивший тайную политику Российской Империи в Палестине и вообще на православном Востоке. Отдаленными родственниками этих Муравьёвых были другие декабристы Муравьёвы, включая повешенного С. Муравьёва-Апостола, а, с другой стороны, знаменитый Николай Николаевич Муравьёв Амурский, присоединивший к России Дальний Восток. И всё-таки до 1917 года, пока имя Михаила Николаевича не было большевиками проклято и предано забвению, именно он, Муравьёв-Виленский, был самым прославленным из Муравьёвых.

Отец Михаила Николаевича и его замечательных братьев, Николай Николаевич Муравьёв, был энтузиастом военного просвещения в России. На свои деньги в своей усадьбе он создал Школу колонновожатых, то есть тех, кто обеспечивает проводку армейских колонн, выбор удобных мест для ночевки и ресурсов для фуражировки. Колонновожатый должен был обладать знаниями географа и топографа, чутьем экономиста и стратега. Именно из колонновожатых комплектовались кадры Главного Штаба.

Михаил Николаевич с юных лет был помощником отца и приобрел себе репутацию вундеркинда-математика. В 14 лет он уже основал «Московское общество математиков» для распространения в России знаний по этой важнейшей науке. Однако мирную деятельность сорвало нашествие Наполеона — братья Муравьёвы отправились в армию как колонновожатые. Эти ещё мальчишки в зной и дождь, голодные, в истрепанных рваных мундирах, завшивевшие, носились перед отступавшей русской армией, обеспечивая условия её отступления.

Настал великий день Бородина, но вместо воинской славы он принес Михаилу Муравьёву пожизненные страдания — находясь в свите генерала Беннигсена, юный Муравьёв был тяжело ранен ядром в ногу. Он очнулся среди трупов, добился, чтобы его перенесли на телегу; сжалившийся санитар привязал муравьёвскую телегу к своей и дотащил до Можайска, где его сняли с телеги и, по сути, уложили в канаву. Нашелся добрый человек, перенес его в избу, подстелил пук соломы и ушел. А всё это время в ране развивалась гангрена.

По счастью в эту избу заглянул знакомый казачий урядник, он покормил Михаила и по его просьбе написал на воротах избы «Муравьёв 5‐й». По этой надписи его нашел другой знакомый, погрузил на телегу и отправил в Москву с крестьянином, служившим у муравьёвских родственников и лично знавшим братьев. Муравьёва спасла собственная сила воли, организованность и находчивость. По дороге Михаил Николаевич, хотя и находился в полубреду, везде просил писать ту же опознавательную надпись, и по этой надписи, в конечном счете, его нашел брат Александр. Вовремя удалось вызвать знаменитого хирурга, тот вырезал часть ноги, но сумел обойтись без ампутации.

Михаил Николаевич охромел на всю жизнь, стал мало пригоден к военной службе, не сделал за время наполеоновских войн той карьеры, которую сделали большинство его друзей и родичей, но,