Проект "Мегаполис" - Александр Трапезников

— За исключением некоторых естественных функциональных изменений в организме — в силу возрастных, наследственных особенностей — практически все здоровы, без признаков явно выраженной деструкции. Кроме одного. Анализы показали, что этот человек примерно месяц назад перенес безболевую форму инфаркта миокарда.

— Как это? — спросил Щукин.

— А так, — усмехнулся главный врач, которому предоставилась возможность отомстить координатору. — Неужели не ясно? Инфаркт был, а ярко выраженных болевых признаков — нет.

— И такое бывает? — усомнился Щукин.

— Сплошь и рядом, особенно в наше, не экологическое время.

— И что, у меня тоже может быть инфаркт, а я ничего не буду об этом знать?

— Вот именно. Образуется зона некроза, и вы погибнете от тампонады сердца. Или от острой сердечной недостаточности, — злорадно ответил главный врач.

— И как скоро? — волнуясь, спросил Щукин, словно все они собрались тут ради него и его несуществующего инфаркта.

— В любой день. Завтра, послезавтра, через неделю, месяц. Если проживете полгода, то считайте, что критическая стадия миновала. Но это при условии, что врачи вовремя установят ваш инфаркт и положат вас в стационар на лечение. Так что один из восьмерых носит в груди бомбу с часовым механизмом, и время уже пущено. Я удивляюсь, почему он до сих пор жив.

— Кто это? — спросил Кротов.

Главный врач порылся в бумагах.

— У меня слабая память на фамилии, — извиняющимся тоном сказал он. — Вот. Сергей Днищев. Я настоятельно советую отправить его в больницу и попробовать для лечения коронаролитики. В дальнейшем, разумеется, санаторный режим и полный покой. Иначе этот человек… Днищев… может умереть в любой час.

— Свои советы держите при себе, — грубовато ответил Щукин. — У вас свои задачи, у нас — свои. У нас нет возможности возиться с каждым… симулянтом. Может быть, его еще и на Багамские острова отправить — отдохнуть?

— Вы правы, — согласился с ним Психоаналитик. — В конце концов физическое здоровье в нашей программе играет второстепенную роль.

— А я протестую, — с вызовом ответил главный врач; его лицо даже покрылось красными пятнами. — Речь идет о жизни человека.

— Нет. Все мы озабочены прежде всего результатами проекта, — сказал Психоаналитик. — Кроме того, смотрите на них не как на пациентов, а как на исполнителей, биороботов.

Главный врач, а за ним и остальные взглянули в сторону молчавшего Кротова, словно призывая его в третейские судьи. «Щукин прав, — подумал тот. — В конце концов ни хорошее, ни плохое здоровье никому из этих восьмерых в скором времени не понадобится». Но ему было жаль Днищева, к которому он почему-то испытывал все большую симпатию. И неожиданные результаты анализов искренне огорчили его. Но, привыкший оперировать иными нравственными категориями, чем главный врач, Кротов лишь сочувственно покачал головой.

— Давайте не будем спорить, — произнес он. — Даже при всем желании мы уже не можем выключить Днищева из игры. Поэтому будем исходить из правила: чему быть, того не миновать.

— Но надо хотя бы предупредить этого… Днищева и ограничить его подвижность, — не сдавался главный врач.

— В таком случае проще его сразу ликвидировать, — поставил свой «диагноз» Щукин. — Вот мы и избавимся от лишней карты в колоде.

«Мясник», — с неприязнью подумал Кротов о координаторе проекта. Посмотрев на главного врача, он беспомощно развел руками.

Две служительницы братства суетились возле Светы, пока она принимала благоухающую ванну в мраморной комнате. Обе были неказисты и уродливы: сутулые, какие-то скособоченные, с дряблыми, свисающими щеками, коротко подстриженные, похожие на бесполые существа. Но работу свою они делали исправно. Прицокивали, обмениваясь взглядами, восхищались фигурой Светы, ее нежной шелковистой кожей; когда раздевали девушку и погружали в теплую воду, сноровисто натирали тело необыкновенным мылом с тонким, душистым запахом. Перед тем Свете дали желтоватый напиток в хрустальном бокале, отдающий озоном, от которого закружилась голова, стало легко и весело. Глядя на старания уродин, хотелось рассмеяться им в лицо или выкинуть какой-нибудь фортель, например обрызгать их мыльной пеной, что она и сделала, ударив ладошкой по воде. Мокрые служительницы не обиделись, а развеселились вместе с нею.

— Счастливая ты! — напевно произнесла одна из них, утираясь. — Скоро приобщишься к таинству братства.

— Везунья, — добавила третья. — Но и мы были такими же… Ох, хор-рошо!

И она мечтательно закрыла глазки. Сколько ей было лет? Тридцать или пятьдесят — возраст какой-то неопределенный, не поддающийся исчислению, будто она навсегда застряла на некоем отрезке времени и уже не могла двигаться ни вперед, ни назад. То, что обе служительницы посмели сравнить себя с нею, еще больше рассмешило Свету. Какие глупые и похожи на африканских страусов! Она вытянула ножку, капризно проговорила:

— Потрите мне пемзой пяточки. У настоящей леди они должны быть розовые и возбуждать аппетит.

Те послушно бросились выполнять приказание, выхватывая друг у друга пемзу. Разума у них на двоих было как у десятилетнего ребенка.

— Ну, хватит, хватит, — поморщилась Света. — Давайте полотенце.

Она поднялась в полный рост, не стыдясь своей прекрасной наготы, похожая на родившуюся из пены богиню. Такой она и ощущала себя, потеряв реальность происходящего, гордо взирая на вытирающих ее женщин, любуясь своим отражением в большом настенном зеркале. «А я превосходна! — подумала она, поворачиваясь и вправо и влево, наклоняя голову и делая величественный взмах рукой. — Просто обалдеть можно. Почему же раньше я не знала об этом? Прав отец Назарий, только здесь, в братстве, к нам приходит истинное зрение».

— Царевна! — точно угадав ее мысли, прошептала одна из служительниц, толкнув другую локтем.

Та поспешно закивала своей смешной головой.

Потом Свету натерли душистыми благовониями и мазями, и уже другие женщины занялись ее лицом и прической. Они ярко накрасили губы, косметическим карандашом подвели веки и брови, нарумянили щеки, завили светлые волосы в мелкие-мелкие колечки, отчего девушка стала похожа на какого-то ангелочка с рождественской картинки. Света покорно позволяла проделывать с собой все эти манипуляции, чувствуя в них особый, может быть, символический ритуал братства. Так надо, решила она, к тому же приятно. Но где-то в глубине души билась тревожная струнка: а все-таки зачем эти процедуры, ведь отец Назарий всегда говорил о скромности, простоте и смирении? Но, наверное, ему виднее. Ей поднесли еще один напиток, ароматно-жгучий, всколыхнувший тайные желания и заставивший сильнее биться сердце. Затем ее облачили в кружевное белье, легкое, как пух, серебристое, полупрозрачное платье на бретельках, оголяющее спину и плечи, надели мягкие бархатные туфельки и повели по коридору в ту часть здания, где находились апартаменты отца Назария.