Змееборец - Арина Веста

День за днем продолжалась осада, отчаянно бились дружинники Драгомила с несметными полчищами, но в Арконе все еще оставались великие святыни, были и люди, готовые их спасти.

Сила обретается в настоящем, если в прошлом были посеяны семена этой силы, и волхвы Арконы, собравшись в круг, заключили всю силу хлеба бессмертия в одном единственном колосе.

Душа солнца в колосе, душа колоса в зерне, душа зерна в хлебе!

В тот же день Божий конь был отпущен на волю. Он уходил из крепости поверх морских волн, и стрелы и копья, брошенные с берега, не причиняли ему вреда.

После падения Арконы ее воинский дух остался в сердце ее последнего воина Светеня, и Финист наделил это сердце несокрушимой силой.

Под прикрытием густого тумана последний воин Святовида покинул Аркону в ладье под белым холстинным парусом, с ним уходили его яростный меч и зашитый в ладанку колос жизни.

В крепости, захваченной врагом, под звон мечей княгиня Руяна родила дитя и испустила дух, ни разу не взглянув на сына. Серпень вынес младенца на площадь, и хмельные от крови толпы присягнули потомству Дракона. Вскормленный молоком семи кормилиц, он рос быстрее, чем обычные дети. Прошло немного лет, и жестокий, непобедимый враг ринулся по следам Странника, это был Князь-Дракон.

Посреди первозданных дремучих лесов, у гранитного камня-скалы он настиг Светеня. Молод и яр был Князь-Дракон, и в битве той надвое разрубил камень. Храбро бился последний воин, но силы его таяли с каждым ударом.

Взмахом меча разрубил Князь-Дракон грудь витязя, и выкатилось богатырское сердце и упало в травы. Под тяжестью его расступилась земля, и забил на том месте родник, а после разлилось озеро с именем Светень.

Раз в году в месяце июне, в самую короткую ночь, глубины озера начинают играть отблесками живого пламени – это просыпается сердце Светеня…

Зерна колоса Жизни далеко разнес по свету северный ветер…

– В каждом зерне я оживаю, я дух Жизни, я не умираю, – шептались с ветром спелые колосья.

И научились люди варить из хлебного зерна горькую брагу, и пили ее, думая что нашли путь в Сваргу. Так искали русичи великое в малом, позабыв завет последнего оплота.

Варвара очнулась на рассвете, ее голова с рассыпавшимися волосами все еще лежала на плече Воскресшего.

– Теперь ты знаешь, кто я… – дрогнув голосом, сказал Воскресший. – Поэтому, если хочешь выжить, беги! Беги прямо сейчас, я помогу тебе!

– Бежать? – почти испугалась Варвара. – Ты предлагаешь бежать? Нет, уже поздно…

– Не говори глупостей! Спасайся!

– А что будет с людьми, со всей моей группой? Я собрала их вместе, выманила их согласие на участие в эксперименте…

– Забудь о них, – приказал Воскресший. – Они вдвойне мертвецы! Первый раз, когда хотели покончить с собой. Второй, когда согласились на наши посулы. Беги, дурочка! Такого шанса больше не будет!

– Я остаюсь, – глотая слезы, прошептала Варвара.

– Ты помнишь песнь о Нибелунгах? – внезапно спросил Воскресший. – То место, где Зигфрид купается в крови поверженного дракона, чтобы стать абсолютно неуязвимым?

– Да, кажется, помню… Он забыл о маленьком березовом листке, прилипшем к его лопатке.

– Ты тоже хочешь искупаться в «крови дракона» – любимого дракона? Ничего не выйдет, ты слишком слаба, и с этой минуты я твой враг.

– Я знаю, ты честный и прямой враг, – сквозь судорогу улыбнулась Варвара. – Ты не выдашь меня своей своре.

Обратно шли молча, так же молча нырнули в терминал позади бетонной стены.

– Помни о листке… – на прощание шепнул Воскресший и скрылся за герметичной дверью-люком.

Утром Варвару вызвал Гвиадов, чтобы дать ей заключительные инструкции перед началом операции. Он подтвердил, что все найденные ею люди дали письменное согласие на участие в эксперименте. Драконы оказались настоящими законниками, они действовали только в рамках инструкций и целого свода различных установлений и правил. Благодаря этому умению жить по букве они считали себя абсолютно непогрешимыми.

В темном душном зале, задрапированным черным бархатом, вспыхнул лазерный экран. Первой в «черном списке» оказалась немолодая женщина с трагически-напряженным лицом: Лидия Петровна Родина.

– Из досье, – негромко зачитала Варвара. – Мысли о суициде приходят регулярно. Причина депрессии – исчезновение сына, которого она считает погибшим.

– Что с сыном?

– Ушел из дому и бесследно пропал, – пожала плечами Варвара.

Лидия Петровна на экране потерянно повторяла:

– Никогда, никогда себе не прощу…

– Но ведь вы не виноваты, – мягко возразил голос за кадром.

– Виновата! – почти крикнула женщина. – Славику тогда четыре года было, когда я снова забеременела. Жили мы с мужем хорошо, ну, думаю, от добра добра не ищут, зачем еще рожать, только уродоваться, избавилась тогда от ребеночка… Если б знать… Сейчас бы у меня бы хоть кровинка осталась…

– Все понятно, – оборвал ее исповедь Гвиадов, – суицидальный синдром на почве вины. Дальше!

– Этого персонажа я назвала капитан Копейкин, – продолжила Варвара. – Кадровый офицер, воевал контрактником в Чечне. Ему не заплатили боевые за полгода, жена собрала вещи и покинула нищего вояку, тогда он поставил ультиматум – или тыловики выплачивают все не только ему, но и его боевым товарищам, или он покончит с собою. Пилаты из финчасти с радостью умыли руки, а бедняге Копейкину не осталось ничего другого, как пустить себе пулю в висок. Прощаясь с жизнью, он глотнул для храбрости водочки и промахнулся.

– Я не за себя кишки рвал, а за весь батальон, думал: поддержат. А они уже, короче, пристроились: кто в киллеры, кто в охрану…

Худощавое лицо Копейкина нервно подергивалось, под бровью дрожал тик. Чтобы усилить ощущение напряжения, камера сфокусировалась на его натруженных руках со вздутыми жилами.

– Следующий, – кивнул Гвиадов.

На экране возник хорошо знакомый типаж: преуспевающий бизнесмен в пестрой рубашке с пальмами. Как и положено преуспевающему, он стоял на палубе белоснежной яхты.

– Каким докучным, тусклым и ничтожным кажется все на свете! – сетовал бизнесмен. – Вот у меня доходов – миллионы, а иногда так и тянет застрелиться от нужды. Нет, сначала, конечно, радовало, влекло. – Он затравленно оглядел синее средиземноморское небо и пеструю мозаику крыш. – Да, быстро приелось: вся пища, как земля… Между женщинами вообще нет разницы… Хотел пойти в политику, да куда там… Человеческая ржавчина….

– Танатофилия, – заметил Гвиадов, – влечение к смерти, одетое в блестящий интеллектуальный камуфляж. Радикальный вариант анестезии – вместе с болью уничтожить источник жизни. Как вы назвали его?