Парикмахер - Христиан Шюнеманн

- Извините, мне нужно пройти, - сказал я. - Что случилось?

- Вы жилец этого дома? Я могу взглянуть на ваше удостоверение личности? - спросил полицейский. На тротуаре лежало тело, накрытое белой простыней. Там стояла и Анетта Глазер. Она наклонилась, приподняла край простыни и снова опустила.

Только не это, подумал я. Не может быть!

- Проходите, проходите, нечего тут стоять! Пожалуйста, проходите! - кричал полицейский.

Я посмотрел на дом. Вон там балкон Александры, над ним балкон Клаудии. Ко мне подошла комиссарша.

- Господин Принц, опять вы? - недружелюбно спросила она.

- Что случилось? - спросил я. Мои ладони были ледяными.

Анетта Глазер лишь покачала головой.

- Клаудия?

Полицейский приподнял ленту, пропуская носильщиков.

- Почему? - спросил я. - Она не хотела жить?

- Вы про фрау Кох говорите? - переспросила комиссарша. - Почему про нее? Это Кай. Кай Каспари. Разбился насмерть.

Не помню, как я добирался до дома. Я бежал. Не знаю куда. Потом остановил такси, назвал адрес. Мой голос функционировал как магнитофонная запись, но в голове все смешалось. «Слушайте, я открою вам глаза, - сказал мне тогда Кай. - Это будет интересно именно вам». Что он имел в виду? Мне было скверно. Не отложи я нашу встречу, Кай, возможно, был бы еще жив. Комиссарша велела мне явиться в управление завтра утром.

Я попросил таксиста остановиться. Захотел пройтись. Черные розы на Виктуалинмаркт. У «Дворцовой пекарни» стояли люди - ждали хлеб какой-то необычной выпечки. Я вспомнил гневную выходку Кая у могилы. Кай не пользовался лифтом и ел пиццу прямо из коробки. Я видел, как он приплясывал на мосту. Кай, почему ты прыгнул с балкона? Я свернул с Румфордштрассе. В каком-то дворе со стены на меня смотрел Моисей со скрижалями - огромная фреска, как в барочной церкви. Кай всегда был одиночкой. Мне вспомнился драматический случай из его детства. Тогда он мечтал о собаке, друге, который защищает, приходит на помощь, как в американских сериалах - Кай смотрел их по телевизору. Холгер заявил: «В городе собаке не место». Александра возразила: «Мальчик должен учиться ответственности». Собака Кая была желтая, с тонкими лапами, одна из лап белая, будто в гипсе. Не отзывалась на кличку, все время куда-то тянула, «неврастеничка», по словам Александры. Гуляя, Кай не брал ее на поводок, она просто бежала рядом и, конечно, попала на Шеллингштрассе под колеса. На что Холгер заметил, что с морской свинкой такого бы не случилось.

Я подумал о Холгере. Известила его полиция или еще нет? Какая трагедия! Жена убита, сын лежит мертвый на тротуаре. Самоубийство? Или ему кто-то помог? Из-за того, что Кай что-то узнал? Я непременно должен поговорить с комиссаршей, мне давно надо было это сделать. Я ей еще не сказал, что договорился с Каем о встрече. Правда, она и не спрашивала меня. Я понесся дальше. На Гертнерплац в кафе сидели школьники. Пробка на Кленцерштрассе, тягач с полуприцепом маневрировал перед театром - привез кулисы, как обычно в это время.

Еще с лестничной площадки я услышал телефон. Что там еще? Я не стал заглядывать в салон. У меня пропали все силы, хотелось лишь выпить водки. Возможно, Кай был под кайфом, что-то принял посильней кокаина. И когда спрыгнул с балкона, ему казалось, что он птица и умеет летать. Я сварил кофе. Голова раскалывалась. Я бросил таблетку в черное пойло. Снова зазвонил телефон.

Это была Ева Шварц.

- Томми. Ты уже знаешь? Мы тут все вместе сидим в редакции. Ты, конечно, тоже не можешь больше ни о чем думать. Если хочешь, приходи. - Ее голос звучал с искренней теплотой. Ева хороший кризисный менеджер.

Когда я вошел в кабинет главного редактора, Ева вышла мне навстречу мелкими шажками и сжала мои руки. Ее дамы сидели, тесно сгрудившись, на софе, словно поникшие подсолнечники. Остроконечный розовый кварц, бросившийся мне в глаза на той неделе, был заменен на округлый синевато-зеленый камень. На столе бутылки шампанского. Настоящие поминки в стиле журнала «Вамп». Я пожал руки дамам - рыжевато-каштановому «пажу», химической завивке, двум золотисто-каштановым «шапочкам». Барбара что-то прошептала и вышла из кабинета, но тут же вернулась; остальные дамы зашевелились. Ева втиснулась между ними, мне было предложено начальственное кресло. Клаудия отсутствовала, я узнал, что она в больнице - нервный срыв. Он случился, когда ей сообщили о смерти Кая. Она сидела, как это часто бывало в последние дни, одна в своей комнате. Бедная Клаудия. Все-таки Александра и ее сын были для нее почти как семья.

Мы выпили. Все посмотрели на меня. Я должен был что-то сказать. Вот только что?

- Я был там, - сообщил я. - Видел его.

Ева поставила бокал на стол. Стало совсем тихо. Я поведал о своей договоренности с Каем. О его желании мне что-то сообщить. О моем опоздании. О толпе, запрудившей улицу. О полиции. Я замолк. Барбара всхлипнула. Кого она жалела - Кая, свою дочь, себя? Мне подумалось, что Кай, возможно, брал деньги и у нее.

- Мы не хотим ни в чем упрекать мальчика, - вздохнула Ева. - Что сделал, то сделал. Его уже нет среди живых. Он не может защитить себя, сказать что-то в свое оправдание. Ведь мы даже не подозревали, что он оказался в такой безвыходной ситуации. Что он… - Ева встала, подошла к окну и застыла, спиной к нам. - Боже мой, - прошептала она своему смутному отражению, - ведь впереди у него была целая жизнь…

Мой голос звучал на октаву ниже, когда на следующее утро я явился на Эттштрассе, в убойный отдел, кабинет 308. Комиссарша ждала меня. Я сел на низкий стул. Мои руки-ноги налились свинцом, словно я тащил на себе Беату и Ким. Мы почти до рассвета поминали Кая пивом и вином, и я, впервые после своего разрыва с Маттео, едва не выкурил сигарету.

Анетта Глазер не задавала мне никаких вопросов, я просто стал рассказывать. Про Александру. Что она получала деньги от Фабриса Дюра. Про ее любовную интрижку с руководителем рекламного отдела Клеменсом Зандером. Рассказал про соперничество между редакторшами «Вамп». И в заключение добавил, что всю эту информацию, без сомнения, подтвердят дамы. Многое, казалось, не стало для комиссарши новостью. Но когда я сообщил о своей договоренности с Каем, она встрепенулась.

- Значит, он что-то знал - то, что могло представлять интерес именно для вас, парикмахера? Так он выразился?

- Да, именно так. Он что-то знал про убийство своей матери. Но что это могло быть? Я ломаю голову. Но так ни до чего и не додумался.

- Конечно, - согласилась со мной Анетта Глазер, и вокруг ее глаз появились мелкие морщинки. - Вы ведь все-таки не криминалист. Но подумайте хорошенько. Что вам известно еще? Тут важны мелочи.

- Это было самоубийство? - спросил я.

- Не думаю. Кай не оставил ни прощального письма, ни объяснения, ни признания. Ничего.

- Значит, ему кто-то помог?

- Пока это трудно доказать. Квартира, во всяком случае, была пустая. Правда, в доме есть еще черный ход.