Всегда бывает первый раз - Лариса Райт

– В институте.

– В институте?

– Я – детский психолог.

– Ох и повезло же вам и вашим детям, – простодушно всплеснула руками молодая женщина, – у вас, наверное, с ними никаких хлопот.

– Практически, – сдержанно кивнула Елена и сказала: – Какая в этом году затяжная зима, не находите?

И дальше завязалась непринужденная беседа ни о чем. Никто не лез к другому в душу, не пытался давать советы, не проявлял излишнего любопытства. Красота.

До отхода поезда оставалось десять минут, а в купе по-прежнему никто не пришел. «Может, и не придет, – подумала Елена, – тогда я займу нижнюю полку». Вообще она всегда предпочитала верхнюю. Как хорошо залезть туда с книжечкой и всю дорогу листать страницы интересной истории или, перевернувшись на живот и отодвинув к стенке подушку, смотреть, как за окном проносятся бесконечным мельканьем леса, поля, полустанки, деревни. На верхней полке никто тебя не видит, не замечает, не тревожит. Самой, конечно, приходится беспокоить попутчиков, но Елена старалась делать это как можно реже. Есть не ела, бутылку с водой забирала наверх, а спускалась, чтобы выйти в коридор, тихо, как мышка. Но спускаться и тем более забираться становилось с каждым годом все труднее. Начали побаливать колени, давала о себе знать межпозвоночная грыжа, и вспорхнуть под потолок купе легкой бабочкой уже не получалось. Елена из какого-то внутреннего упрямства или в силу привычки продолжала просить в кассе билет на верхнюю полку, а потом надеялась на удачу.

Сейчас удача благоволила. Проводник уже попросил провожающих выйти, а соседей у Елены так и не появилось. Она даже рискнула: взяла со своей уже застеленной полки книгу, робко переложила ее на столик и присела на край вагонной полки.

В коридоре раздался треск, грохот, какое-то шипение, затем крик, и дверь в купе с шумом распахнулась. На пороге стояла… нет, женщиной это существо Елена назвать не могла. Это была самая настоящая бабища с ростом модели и весом в полтора центнера. Потрепанное серое пальто с воротником из облезлого кролика оказалось расстегнуто. Из-под него выглядывал непонятный цветастый балохон, а под ним с какой-то неудержимой яростью вздымалась необъятная грудь. Вязаный платок, покрывавший голову, сполз на воротник пальто, открывая жидкие, сальные, с сильной проседью волосы, собранные в незатейливый узел. Глаза были узкие, блеклого цвета и почти без ресниц; волосинки, напротив, густых бровей беспорядочно покрывали верхние веки и сходились у переносицы; нос с широкими крыльями, усеянный черными точками угрей, казался не слишком искусно прилепленным к лицу, а рот… рот вдруг разошелся в дружелюбной улыбке, обнажив ряд золотых коронок. Женщина, то есть бабища, в общем попутчица, шагнула в купе, протянула руку с толстыми короткими пальцами и представилась неожиданно приятным грудным голосом:

– Маша.

Елена осторожно дотронулась до пальцев-сосисок и назвала свое имя.

Маша обвела купе маленькими, но шустрыми глазками и спросила:

– А ты тут одна, что ли?

– Пока да.

– Вона, – расстроилась попутчица, – так пропадет же.

– Что пропадет? – не поняла Елена.

Маша посмотрела на нее неодобрительно и, записав соседку в непроходимые идиотки, объяснила:

– Харчи.

Она втянула за собой необъятную клетчатую клеенчатую сумку и, так и не раздевшись, принялась доставать оттуда и раскладывать на столе угощение. Появление каждого кулька Маша предваряла торжественным объявлением:

– Колбаска свиная домашняя, с жирком и перчиком, окорочок с дымком, индюшка в специях, огурчики бочковые соленые, помидорчики маринованные, картошечка отварная с укропом, курочка копченая, тефтельки телячьи, ну и медок на десерт липовый, пахучий.

– Вы до Владивостока? – не удержалась Елена.

Соседка выпрямилась, нахмурилась и, не поняв издевки, забеспокоилась:

– Это до Владика, что ли, состав? Ой, что ж теперь делать-то! Ой, горе-то какое!

– Нет-нет, – Елена поспешила успокоить Машу. – Это я просто, просто…

– Шутишь, значит? – Маша прищурилась и подбоченилась, а Елена втянула голову в плечи. Но напряженное лицо соседки неожиданно разгладилось и снова озарилось золотозубой улыбкой. – Это хорошо, что шутишь. Я веселых люблю. Я сама знаешь какая веселая! Ща мы с тобой наливочки хряпнем, – на столе появилась литровая бутылка с содержимым грязно-свекольного цвета, – и споем. Слышь, командир, – Маша высунулась в коридор, – стаканы подгони, да поживей, а то жажда мучит. А меня когда жажда мучит, – она снова повернулась к соседке, – я сердитая. – И, сверкнув коронками в третий раз, снова улыбнулась. – Сливовая, – кивнула она на бутылку, – ты как, уважаешь?

– Не слишком. Предпочитаю коньяк. – К коньяку Елена особой симпатии тоже не питала. Ей просто хотелось избавиться от панибратства соседки. К тому же она чувствовала, что, несмотря на выпитую таблетку, молоточки в голове начинают постукивать все сильнее. Елена по опыту знала: чтобы предотвратить худший сценарий, необходимо срочно принять горизонтальное положение, накрыться одеялом и послушать драгоценную тишину.

Но вместо тишины купе наполняла Машина трескотня. Попутчица нисколько не обиделась и продолжала говорить о своем:

– Нет, коньяк – это дорого. На него рублей не напасешься. А тут свое, родное: посаженное, выращенное, сорванное, выжатое, сахарком разбавленное, спиртиком приправленное, душу успокаивающее – красота! – И, опять громыхнув дверью, она заорала: – Стаканы́ принеси, господин хороший, не томи душу! Фу, ну и жарища тут. – Маша наконец скинула с себя пальто и, недолго думая, закинула его бесформенным кулем на верхнюю полку. Через минуту туда же полетели стоптанные сапоги, а ноги в штопаных колготах женщина вытянула через проход и разместила рядом с Еленой, едва не касаясь ее уродливыми наростами мозолей. – Хорошо! – шумно выдохнула Маша и прикрыла глаза, через секунду встрепенулась, спросила:

– Ты где сходишь?

«Отвечать или учить новую знакомую вежливости? Объяснять, что «тыкать» неприлично? Зачем? Только воздух сотрясать. Горбатого, как говорится…»

– В Томилине.

Маша удовлетворенно кивнула.

– Значит, съедим достаточно. А что останется, с собой заберешь. У меня-то этого добра не пересчитать, а ты – городская, голодная, сразу видно.

– Это почему? – заинтересовалась Елена.

– Да потому что твой коньяк лимоном закусывают, а на одном лимоне сильно не разжиреешь, – охотно пояснила Маша, и Елена сама не заметила, как расхохоталась легко и беззаботно. – Ты посмейся, посмейся, – благосклонно разрешила соседка. – Унывать нельзя. Уныние – грех.

– Чревоугодие тоже, – откликнулась Елена, тут же заливаясь очередным приступом безудержного хохота.

– Чрево… что? А-а-а… это ты про пожрать, что ли? Да какое тут угодие? Это так, на один зубок. Что тут греховного-то? Всего по чуть-чуть, да и до поста еще далеко. Хотя, знаешь, – она перешла на шепот, – я не пощусь. С моей жопой на одной траве можно копыта откинуть. А ты чего ржешь-то? Кончай ржать! Давай выпьем! Нет, ну ты подумай, так и не принес стаканы́. За кого он нас принимает, если думает, что мы будем без стакано́в тяпать?!