Опережая некролог - Александр Ширвиндт

Он прислал мне пьесу под названием «Синяя Борода». Я не стал ждать следующих 20 лет и сразу Андрюше ответил.*

«Мелочи архи… прото… и просто иерейской жизни»

Александру Ширвиндту по старой дружбе.

Пути Господни неисповедимы. Иногда натыкаешься на людей, которых не видишь десятилетиями, и происходит это в самых неожиданных местах. То, что милейший, обаятельнейший и эрудированнейший нежный еврей Миша Ардов стал православным священником, я знал. Но на службах у него я не был, а он со светской жизнью давно завязал. И тут вдруг на Головинском кладбище в маленьком уютном храме, провожая артиста нашего театра Толю Гузенко, очень лаконично и искренне совершал отпевание священник. Его почти не было видно за спинами прощающихся. Но что-то в его голосе и интонации мне послышалось знакомое. И только когда выносили Толю из храма, я столкнулся со священником, который обиженно шепнул мне: «Что ты не здороваешься?» Я узнал Мишку и поздоровался. В следующий раз, когда отпевали Ольгу Аросеву, я уже знал, что в этом храме надо не забыть поздороваться с Михаилом Викторовичем.

«Фотограф Валерий Плотников. Чистосердечная фотография, моментальная и навек…»

Саша! Этот альбом дарю на память о замечательных днях в стране Финляндии, где мы и познакомились.

Желаю наилучшего всего в наступившем 2000 году!

От автора и фотографа.

В Доме актера по всем коридорам, а их там километры, развешаны фотографии – как изобразительная летопись нашего многострадального дома. В основном это работы Плотникова. Он как всякий большой художник страшно дорожит своими негативами и никогда ничего не дарит. Как-то в Петербурге, в Выборгском дворце культуры, когда я готовился выйти на сцену в спектакле «Орнифль», в гримерную вошел Валера и торжественно поставил на столик мою фотографию в изящной рамочке размером 30х40 сантиметров (для несведущих на правах рекламы сообщаю, что в фойе Выборгского дворца перед каждым крупным гастрольным мероприятием Плотников демонстрирует и продает свои работы). Валера сказал: «Это тебе. Я расписался, распишись и ты». От неожиданности я его поцеловал и в слезах ушел играть спектакль. Когда вернулся в гримерную, портрета не было. Оказывается, он удачно его продал, потому что совпали три обстоятельства: автограф автора, автограф портрета и сам герой, которого можно было увидеть на сцене.

Кстати, я у Валеры на фотографиях всегда с рюмкой и закуской. Это хамство, потому что у меня кроме рюмки есть еще другая профессия. Он это всегда игнорировал. Но я не обижаюсь. В его альбомах идут подряд портреты гениальных писателей, художников и актеров, и для вздоха и оттяжки они периодически чередуются со мной при пол-литре. В этом – элемент моей надежды на бессмертие.

Когда думаешь о Валере, возникает ощущение фундаментальности и стойкости характера. Я знаком с ним много лет и не помню, чтобы он хоть раз изменил себе.

«Любовь и коварство. Театральный детектив»

Шуре Ширвиндту – с любовью без коварства.

Очень хочется пополнить произведение людьми, которые интеллигентностью, умом и образованностью выгодно отличаются от автора. К таким относится Аркаша Ваксберг и еще, пожалуй, пара человек, которые, к сожалению, в этой книге не присутствуют.

«Кассета снов»

Глубокоуважаемому Александру Анатольевичу Ширвиндту – от поклонницы Вашего таланта и Вашего взгляда на вещи.

Я поймал себя на мысли… Прекрасное, кстати, выражение. Как это понять? То ли употребляющий его первый раз в жизни мыслит, то ли у него такой склероз, что нужно ловить себя в момент, когда случайно влетела мысль. А выражение очень ходкое. В общем, я поймал себя на мысли, что, перелистывая страницы подаренных книг (сейчас написал глупость: ничего я не перелистывал, а просто читал автографы), натыкаюсь на послания людей, с которыми либо вообще не был знаком, либо был знаком шапочно. И я подумал: чего о них писать, если я их лично не знаю (хотя сейчас очень модно рассуждать о том, в чем ничего не соображаешь). А потом решил, что это нерентабельно, так как вся жизнь строится на рекламе и саморекламе, и что же я буду упускать возможность прорекламировать неожиданно хорошее отношение к себе замечательных людей, с которыми почему-то незнаком или знаком шапочно.

Новелла Матвеева была абсолютно редким существом: самобытный поэтический дар, музыкальная персональность и, конечно, голос. Такое не придумаешь, не выучишь и даже не спародируешь. Да и сама фраза Новеллы в мой адрес – парадоксальна. Почему-то Новелла меня не просто уважала, а глубоко. Как можно глубоко уважать, когда с человеком незнаком? С другой стороны, писать «поверхностно уважаемому Александру Анатольевичу Ширвиндту» – грубовато. Но это полбеды. Дальше она переходит к моему таланту, поклонницей которого являлась, и моему взгляду на вещи. Но о каких конкретно вещах она говорит, не расшифровывает. Потому что общего имущества у нас не было, я ей ничего не дарил, она мне тоже, и поэтому здесь «вещи» также надо понимать поэтически-виртуально.