По следу "Аненербе". Вангол-3 - Владимир Прасолов

Гитлер на несколько секунд замолчал, опустив взгляд. Тишина в зале была просто оглушающая. Фюрер поднял глаза и заговорил дальше. Его голос сменил тональность, стал тише, и оттого речь казалась более одухотворенной.

– Вы станете одними из первых кирпичиков нового арийского мира, нового рейха, не омраченного грязью и страданиями прошлого. Ваш сектор работы – создание чистой расы. То, чем вы занимались до сегодняшнего дня, реализуя программу «Источник жизни», нужно будет продолжить там. Необходима адаптация детей к новым, несколько отличным от этих чисто земных условиям. Необходимо, чтобы они росли на новой земле с полным пониманием того, что именно эта земля их родина. Настоящий фактор я считаю определяющим в становлении личности настоящего арийца. Чувство наличия единой для всех родины, единого языка, единой традиции, единой великой нации. Чистой нации. Без всякой примеси недочеловеков всех мастей, заселивших и засоривших землю. Все они останутся здесь делить между собой землю и грызться за лишний кусок хлеба. Мы не доверим варварам достижения мирового искусства, они принадлежат нам по праву крови. Все прекрасное, созданное тысячелетиями, вопреки варварам-разрушителям, будет собрано и сохранено для наших потомков. Лучшие инженеры и ученые на основе древнейших знаний наших предков создадут новую цивилизацию, способную развиваться несравнимыми по качеству темпами. Главное то, что там нам никто не сможет помешать. Там мы будем недосягаемы для народов-паразитов, тысячелетиями пронизывавших нашу расу, питающихся нашей благородной кровью, унося из нее силу и могущество.

Он замолчал, потом поднял в приветствии руку и тихо произнес:

– Слава великой нации!

– Слава великой нации! – взорвал тишину строй.

Тяжелые люстры, казалось, качнулись, тихо зазвенев хрустальными лепестками.

Когда Пауль через два часа пересказывал эту сцену Ольге, он был бледен от волнения. Они собирали вещи, за ними должен был подъехать автомобиль. Никакой возможности сообщить о том, что произошло, в Центр не было. Упускать возможность такого внедрения в архисекретные структуры рейха было бы преступлением.

– Пауль, нам очень повезло, я счастлива, что буду твоей супругой! – смеясь и танцуя по номеру, выкрикивала Ольга.

Она старалась успокоить действительно несколько растерявшегося от этих событий Штольца.

Включив радио, передававшее сводку событий на Восточном фронте, он шептал ей.

– Ольга, ты понимаешь, согласно инструкции, мы с тобой погибнем, об этом сообщат в прессе, моим родственникам. Они будут считать, что я мертв. Они будут поминать меня, живого… Это грех. Понимаешь, грех.

– Пауль, мы живы и, выполнив задание, вернемся. Многих по ошибке хоронят раньше срока. Война. Плохо, что мы не можем ничего сообщить в Центр.

Штольц вдруг посмотрел на нее совсем другими глазами. Она, женщина, совсем не задумывалась о своей собственной судьбе. Она думала о своем долге перед Родиной. Он не мог этого понять, но это зацепило его самолюбие и он прекратил свои, как он сам себе сказал, стоны.

Однако окончательно Штольц успокоился только тогда, когда Ольга взяла его голову в свои ладони. Она, встав сзади кресла, осторожно массировала его виски и шепотом говорила о том, что он умен и благороден, что у него хватит сил и мужества защитить ее от любых бед и неприятностей… Эти простые слова вернули ему силы и уверенность в себе.

В обстановке строгой секретности их привезли на базу военно-морских сил. По требованию СС лица пассажиров были скрыты под капюшонами длинных черных плащей так, что даже члены швартовых команд не знали, кого они принимают на борт своих субмарин. Только капитаны лодок были посвящены в эту тайну. Но капитаны лодок «конвоя фюрера» были особо избранными, даже среди подводной элиты рейха они обладали особым статусом. Ольге со Штольцем выделили каюту в жилом отсеке подводного корабля.

Весь долгий путь был сплошным испытанием для Ольги. Подводные лодки не были приспособлены для пребывания женщин. Если бы не Штольц, взявший на себя всю заботу о ней, столь изнурительных условий она бы не выдержала. Ольга была признательна Паулю за его терпение и заботу; этот переход их несколько сблизил. Однажды она сказала Паулю, что у нее в жизни не было брата, а теперь он появился. Это растрогало Штольца. Два дня лодка стояла в каком-то порту Аргентины, – это единственное, что ответил капитан субмарины Штольцу на его вопрос о месте пребывания. После заправки и пополнения провианта путь продолжился.

Суровая Антарктида встретила шквальными ветрами и морозом. Но хорошо оборудованные, теплые помещения базы, встроенные в скалистый берег таинственного материка, позволили прибывшим быстро прийти в себя, и уже через сутки они грузились на другую, меньшего размера подлодку, которая должна была, как здесь выражались, «уйти в нору».

Ольге было тяжело. Страх неизвестности, страх смерти, страх близости к врагу – все это смешалось в ее сердце в одно тяжелое, давящее изнутри целое. Только помощь Штольца, его поддержка спасали ее. Уже здесь, на побережье ледового материка, Ольга решила воспринимать все как фантастическое путешествие. По сути, это было именно так.

Продираясь через густой ельник, сплошные завалы бурелома и каменные осыпи, Кольша и Пловец потеряли много времени. Когда они вновь вышли на тропу, стало ясно, что группа Сырохватова здесь уже прошла. Теперь догнать и обойти их было трудно. Вдвоем тем более невозможно. Раненый Пловец, как ни старался, не мог идти быстро; бросить его в тайге одного Кольша тоже не мог. Нужно было что-то решать. Кольша должен был выйти к своей деревне, чтобы предупредить старосту. Когда добрались до старой лиственницы, Кольша остановился на привал.

– Место здесь одно есть, незаметное, укрыться на время можно. Останьтесь здесь дня на три, я должен предупредить своих, что они идут, и вернусь.

– Конечно, иди, Кольша, только поясни мне для ясности. Кого это – своих?

– Своих – это своих, чего непонятного, – повторил Кольша.

– Ты мне, паря, прямо скажи, кого ты своими считаешь, а кого чужими. Ты знаешь, что война идет? Знаешь. Потому все, кто здесь, – это свои, плохие или хорошие, но свои. Чужие – они там, нашу землю поганым сапогом топчут. Понимаешь? Так кто для тебя здесь чужие, а?

– Свои мне семья моя, отец с маткою, братья и сестры мои, наш род, деревня наша с дедами и бабками, понял? А все остальные – чужие.

– Понял, отчего не понять. Выходит, я для тебя тоже чужой?

– Тоже чужой, только, видно, не такой, как те антихристы; староста велел вас упредить, чтобы спасались от этих…

– Каких этих? Тоже чужих?

– Запутали вы меня, однако зла на вас не держу, не понять вам, видно…

– Эх, Кольша, это ты понять не можешь, что у каждого человека есть друзья, а есть враги, и родня здесь уже ни при чем. Видел я, как брат брату глотку резал. Тут все понятно. Плохо это, да. Но есть еще хуже. Есть еще равнодушные. Им все равно, то есть абсолютно все равно, что вокруг происходит, лишь бы им было хорошо. Лишь бы их не трогали. От того все беды на земле, от равнодушия. Ты понимаешь, о чем я?