Охотники за удачей - Дмитрий Леонтьев

— И тем не менее считается, что наркотики помогают творить, — вздохнул Сидоровский. — Видели бы эти идиоты то, что видел я. Всех этих несчастных, которые считали, что у них никогда не будет наркотической зависимости и они «могут бросить, когда захотят»… А курильщикам надо показывать легкие умерших от рака. Очень помогает… Правда, меня всегда интересовали две вещи: можно ли считать любовь наркотиком, и откуда берутся идеи всех этих картин, книг, музыки?

— Любовь — это не наркотик, это нормальное состояние человека. А вот жизнь без любви — это состояние ненормальное, и поэтому люди пытаются как-то заполнить эту «пустошь». Кто-то наркотиками, кто-то работой, кто-то «голым сексом». А что касается идей… Вы знаете, многие талантливые люди полушутя признавались в том, что берут идеи своих произведений словно из какого-то загадочного «ящика Пандоры». Там уже все есть, нужно только протянуть руку и взять… Я закончил то, что хотел. Теперь я в полном вашем распоряжении. Чем могу быть вам полезен?

— Можете, — сказал Сидоровский. — Если захотите, то очень даже можете быть мне полезны. На первые два вопроса вы мне попытались ответить, но вот захотите ли ответить на третий?.. Когда мы виделись с вами в последний раз, вы еще жили в просторной и благоустроенной квартире со всеми удобствами. Теперь мы с вами встречаемся в обветшалом полусгнившем сарае, где нет ни горячей воды, ни отопления, ни телефона, и даже — простите — сортира приличного… С чего вдруг такая перемена? Вы — талантливый художник, по сути дела вы должны наращивать свое благосостояние, а вы наоборот, теряете то, что имели… Как же это получилось, Григорий Владимирович?

— Я поменялся, — сказал старик. — Поменял квартиру на дом в деревне. Переселился на природу. Вы же знаете — стариков часто тянет поближе к земле. Есть в этом что-то мрачновато-символическое… Хотя, почему «мрачновато»? Смотря как относиться к смерти…

— Ничего тут нет символического, — жестко отверг эту слабую версию Сидоровский. — Вас самым примитивным образом «кинули», Григорий Владимирович. Отняли квартиру и засунули в этот сарай. Если вы «поменялись», то почему так неравноценно? И почему в вашей квартире живет Врублевский? Он ведь раньше не жил в этом доме?

— Он предложил мне поменяться, и я поменялся, — сказал старик, невольно отводя глаза, — мне здесь лучше работается. Здесь лес рядом, озеро есть. Тишина, никто не тревожит… Здесь очень красивые закаты. Я зарисовал один… Хотите покажу?

— Не надо, — отверг Сидоровский. — И заговаривать мне зубы и выгораживать этого подонка тоже не надо. Кого вы жалеете, Григорий Владимирович? Вы жалеете негодяя и преступника! Не надо их жалеть, они и без вашей жалости находят себе прекрасные самооправдания, и жалеют они сами себя куда побольше вашего. Их, бедненьких, государство обидело. Им миллионов не дают, а работать на обычных работах — западло. Учиться же «возможностей нет». Дерьмо! Хотят все и сразу, а получить это можно только за счет других. За счет таких, как вы. Некоторые из них «утешают» себя тем, что делают это ради кого-то. А потом удивляются, почему «эта стерва их из тюрьмы не дождалась»… Да потому что ты бросил ее, говнюк! Потому, что ты оставил ее одну в этом жестоком мире, без поддержки, без сильного плеча! Стоит одна гулянка в ресторане восьми или десяти лет? Они никогда не признают себя виноватыми, они всегда будут жалеть себя, искать виновных где-то на стороне и требовать понимания и прощения от других. А если их простят, будут пользоваться этим и дальше… Видел я таких. И у всех есть причины… Жалость… Такая жалость — почти соучастие!

— Это не жалость, капитан, это очень большой опыт жизни в этом мире, — сказал Ключинский. — У меня его побольше, чем у вас… Тут вот в чем дело. Я не могу никого судить. Я не считаю, что имею на это право. И так в этом мире слишком много зла. Сейчас у нас в стране не суды, а судилища. Мы не судим человека за его проступки, а расправляемся с ним. Правосудие должно быть милосердно, а мы жаждем крови. В результате человек, осужденный за кражу консервов, становится в тюрьме либо профессиональным вором, либо инвалидом — кому как «повезет»… А то и погибают от туберкулеза, от ножа, от безысходности… Мы озверели в этой жизни, капитан. Мы разучились прощать и озверели. Нельзя отнимать у человека возможность искупления. Нельзя жестокостью остановить жестокость. Мы не хотим их перевоспитать, мы хотим их изолировать или уничтожить. Мы не даем им возможность вернуться в наш мир, мы отталкиваем их вместо того, чтобы помочь.

— Они сами обрезали себе дорогу назад, — сказал Сидоровский. — Они выбрали этот путь и, пока не получат оплеуху, не остановятся. Бандиты думают о наживе, а не о наказании, и уж совсем не думают о страданиях других. Они начинают верещать, лишь когда пахнет жареным. «Раскаиваются» лишь в камерах и на электрическом стуле. Наплевать им на то, как страдают другие. И наплевать им на ваши увещевания, так же как наплевать и их жертвам. И мертвым наплевать.

— Ошибаетесь. Мертвые не жаждут мести. Смерть равняет всех. Не мертвые зовут нас к мести, а наша злость. И вы пришли сюда не ради восстановления справедливости. Вам просто очень хочется посадить Врублевского. Это ваша основная цель.

— Да, я очень хочу посадить этого ублюдка! — не стал скрывать Сидоровский. — И я его посажу! Рано или поздно, но доберусь до него и посажу. Я очень надеюсь, что произойдет это «рано» и сделаю я это с вашей помощью. Вы напишите мне заявление, а я уж позабочусь…

— Ничего я вам не напишу, — твердо сказал старик, — Никто меня не обманывал. Мне предложили поменяться, и я согласился. И это чистая правда.

— Григорий Владимирович! — Сидоровский даже с места вскочил, не в силах сдержать переполняющие его эмоции. — Да что вы такое говорите?! Кого вы покрываете?! Вас из собственной квартиры выкинули! Откуда такое попустительство к преступникам?!

— Я никого не оправдываю и не попустительствую, — сказал старик. — Как можно оправдывать нацистов, сталинских палачей, чеченских террористов или наших, «отечественных» беспределыциков? Просто я считаю, что их нужно наказывать, а не расправляться с ними. Ваше призвание в том, чтобы сажать преступников, или в том, чтобы защищать беззащитных? Не обижайтесь на меня, но я думаю, что у Врублевского еще есть шанс и нельзя его отнимать у него.

— Вы хотите сказать, что Врублевский — не преступник? — иронично спросил Сидоровский. — Или закон ошибается в оценке его деятельности? Да он хуже любого преступника, потому что он организатор и вдохновитель! Он — идеолог! Хорошо, вы его прощаете… Но вам не жалко тех, кого он еще обманет, выкинет из квартиры, убьет?.. У них может не оказаться даже такого плохонького домика… И уж тем более не будет вашей стойкости, долготерпения и этой странной жалости к подонкам… Я не понимаю вас. Вы хоть сами-то осознаете, насколько ваши рассуждения далеки от действительности? Сейчас едва ли не война с преступностью идет, вы это понимаете, или нет? Нам требуется во что бы то ни стало остановить этот вал, а не уговаривать каждого индивидуально: «Васенька, убивать нехорошо. Петенька, не жги дяденьке ножки утюгом. Сереженька, не насилуй тетеньку, тетеньке бо-бо!» Не помогут тут никакие уговоры и убеждения. Они сознательно идут на преступления! Сознательно грабят и убивают! Вы говорите о заблуждениях, а они не заблуждаются, они выбирают эту дорогу сознательно! Для них изуродованный человек «стоит» завтрака в ресторане, одна убитая женщина — красивой машины, вырезанная семья — квартиры в центре города. Оставлять их на свободе не гуманизм, а преступление! Вы не смотрели в глаза изнасилованной девчонке, не чувствовали запаха трупного разложения от устроенной бандитами «братской могилы» в лесу, не слушали, что говорят мне люди, пострадавшие от этих подонков. Попробуйте объяснить все это родственникам убитых, покалеченных, да и просто потерпевшим от этих подонков! Попробуйте, а я посмотрю…