Любить (НЕ) страшно - Катя Васильева

– Летта, я не понимаю, почему в один день ты полна энтузиазма, стараешься, а в другие дни как будто отсутствуешь на тренировке. Такими темпами ты никогда не выздоровеешь, ― говорил мой терапевт Патрик.

Мой психолог Киф вторил им:

– Этот мужчина должен или приходить к тебе по расписанию, или вообще не приходить. У тебя сейчас очень слабая психика в свете твоей травмы. Но мне со стороны видно, что проблемы у вас были и до этого. У твоего партнера полное отсутствие эмпатии, если будет интересно ― как-нибудь почитай. И это ни к чему хорошему не приведет, ― продолжал он, ― это не лечится.

А я опять рыдала после каждого его визита от обиды, жалости к себе и от своего одиночества. Из-за отсутствия любви и понимания со стороны любимого человека.

Когда его не было хотя бы пару дней, я снова собиралась с силами, старалась, начинала верить в себя. После его посещений, которые становились все реже и реже, мне было плохо. Я не могла ни заниматься, ни даже есть.

Мне нужно было сделать выбор, что для меня важнее ― эта любовь или моя жизнь.

«А любовь ли это вообще?» ― спросила Вета.

И тогда в один из таких дней я решила выбрать себя.

Через три дня, четвертого июля, что в Америке отмечается как День Независимости, он взял меня на ужин в ресторан отеля W на Lake Shore Drive, напротив больницы. Эта улица ― набережная вдоль озера Мичиган. В этот вечер там собираются все смотреть фейерверки в честь праздника. Ужин начался как обычно с разговоров про него. Ни одного вопроса про мои успехи на тренировках и на физиотерапии, только «Я», «Я» и «Я».

– Ты знаешь, Пол, я думаю, нам нужно расстаться. Мне неприятны твоя ложь, выключенные телефоны, твоя необоснованная ревность. Давай поднимем последний тост и расстанемся по-хорошему. Я выбираю побыть одна…

Только он открыл рот что-то возразить, ударил первый взрыв фейерверка. Я не слышала, что он мне говорил. Я только смотрела на его красное лицо, открывающее и закрывающее рот, это его тело, машущее руками, тыкая в меня пальцем. Я вижу, что он начал потеть. Залпы продолжались. Яркие цвета фейерверков. Вокруг счастливые веселые люди. Все смеются. В этих огнях он выглядел совсем старым. Сморщенный уставший злобный гном.

Слава богу, к тому времени меня уже пересадили в электрическое кресло с голосовым управлением. Под конец салюта, в перерыве между громыхающими звуками, разрывающими небо яркими сполохами, я в последний раз глотнула шампанского, в уме произнося себе поздравительный тост, хваля себя за решение. Я голосом развернула кресло и уехала обратно в больницу. Для меня это был момент истины. Казалось, что и весь Чикаго и этот салют ― все поддерживали и праздновали мое решение.

Этому решению еще поспособствовало и то, что на прошлой неделе он неожиданно появился и присутствовал на моей тренировке с Патриком. Пол наблюдал, как я в подвешенном состоянии бултыхаюсь над дорожкой. Два терапевта сидят внизу, каждый держит меня за ногу и двигает мои ноги, имитируя ходьбу, передвигая их. Патрик поправляет мне комбинезон. Четвертый терапевт меряет давление, пятый придерживает сзади. И еще один человек у компьютера мониторит управление всего этого космического оборудования. Усилиями шестерых терапевтов врачи пытались вернуть мои ноги к жизни. Конечно, жалкое зрелище, я понимаю. Я обратила внимание на лицо Пола. Хотя он и делал вид, что радуется, и подбадривал меня, в его глазах застыл полный ужас и немой вопрос: «Fuck, что я буду с ней делать?»

Мне все стало понятно в этом взгляде. Три года жизни с ним пронеслись перед глазами в одно мгновение. И я очнулась после комы, парализованная. Ярость охватила меня. Я смотрела на свое отражение в зеркале, изо всех сил стараясь почувствовать движение моих ног.

И час их красоты ― Ее паденья час…

Я вылезу, вот увидите!

«Тебе пора, ― прошептала Вета. ― Беги от него! Делай ноги!»

«Да, я согласна, ― грустно сказала Лиза, ― плачевный финал такой бурной истории».

«Победить себя можешь только ты, ― сказала Вета. ― Fuck Лермонтова! Час твоей красоты ― и пошли они нахрен с их падением!»

Она уже кричала в моих ушах: «Шевели ногами, мать твою. Шевели этими долбаными ногами!»

*

Под громкие финальные выхлопы салюта, я въехала на свой этаж и остановилась возле окна, впитывая мое новое ощущение. Одиночество. Я одна во всем мире.

Нет, не одиночество это было. И я не одна. У меня есть дети. А это чувство какой-то грустной свободы.

Я сидела перед окном и смотрела на озеро, у меня лились слезы. Не знаю, сколько я так просидела. И вдруг услышала позади себя голос: «Как может плакать такая красивая женщина?» Я развернула свое кресло и увидела очень симпатичного мужчину примерно моего возраста. Он был тоже в кресле, пациент этого этажа. «Меня зовут Джеймс, ― представился он. ― Давай, я вытру тебе слезы», ― он отрулил к столу за салфетками и, вернувшись, промокнул мне глаза.

Так у меня появился новый друг. Впоследствии мы каждый день выгуливали друг друга в парке, вместе ездили в магазин за вином и снэками, вместе курили и разговаривали долгими часами. К середине июля, благодаря неустанной работе и настойчивости Келли, у меня уже работала правая рука. Слабо, но все же. Пусть и с трудом, я могла держать сигарету. Я даже шутила, что курить и пить вино – это для меня терапия, развивает мышцы моей руки.

Знак третий. За долгие вечера разговоров с Джеймсом, обсуждая его и мою травмы, мы завели разговор о моем приезде в США. Как оказалось, к нашему обоюдному удивлению, его трагедия произошла в тот же самый день и в тот же год, когда я с детьми приземлилась в Америке, с разницей в несколько часов. Или я сломала шею, чтобы стать его другом в беде, или он сломал шею восемь лет назад, чтобы сейчас быть моей поддержкой. Неизвестно. Мы до сих пор пытаемся это выяснить.

Июль прошел, в принципе, спокойно. Пол, конечно, достал и меня и всех моих родных. Как сумасшедший, он слал всем сообщения. Сначала о своей любви ко мне, а потом о ненависти.

«Майк, скажи ей, как я ее люблю. Спроси у нее, могу ли я приехать». Майк не хотел меня расстраивать и даже не рассказывал. Постепенно это все перешло в дикие месседжи.

«Это доводит меня до сумасшествия. Я не нахожу себе места. Мне плохо. У меня панические атаки».

«Ты меня навсегда потеряла. Никто тебя так любить не будет. Ты не можешь винить меня в аварии… Ты пьяная за рулем, как какая-то шлюха после банкета. Сама виновата. Да пошла ты. Ты еще будешь об этом жалеть».

«Ты меня потеряешь навсегда, срочно перезвони».

«Ты меня больше никогда не увидишь».

Это продолжалось где-то в течение месяца. Столько времени я игнорировала его звонки и сообщения. В душе хотя и наслаждаясь, то есть, можно сказать, получая какое-то минимальное удовлетворение. Его любящие сообщения и голосовая почта чередовались с гневом и криком брошенного мужчины. Мне было сложно понять, что это действительно было. Но я все равно стойко держалась. Осознание его боли, реальной или наигранной, наполняло меня маленьким торжеством. Однажды, это опять-таки была суббота, у меня выходной день от тренировок, а у Пола ― от работы, он начал писать мне в полдень.