Иезуит - Алекс Кейн

— Ваше Высокопреосвященство, мы должны что-то сделать.

— А что тут сделаешь, друг мой? Он сам ведет себя к очистительному костру. Это ж надо — оскорблять иезуитов, тем более открыто, на весь мир.

— Да уж, самомнение его бесконечно. Галилей не понимает, что есть границы, которые переступать нельзя. Особенно теперь, когда все его покровители — и Роберто Беллармино, и Козимо Медичи — умерли. И даже снисходительный к его выходкам Павел Пятый…

— Увы, двадцать первый год оказался богатым на потери, — кивнул дель Монте. — Я напишу ему. И предупрежу, что такие памфлеты могут дорого обойтись.

— Благодарю, Ваше Высокопреосвященство.

И все же, несмотря на обещание кардинала, Стефанио беспокоился. Поэтому в тот же вечер сам написал Галилею, умоляя впредь не вступать в полемику с иезуитами и не провоцировать их на войну.

* * *

Новый Папа оказался намного моложе своего предшественника и вел гораздо более открытый образ жизни. Он давал приемы и широкие аудиенции, поэтому Стефанио частенько его видел. Понтифик был высоким темноволосым мужчиной с правильными чертами лица, усами и небольшой седеющей бородкой. Держался он с исключительным достоинством и элегантностью, отлично знал теологию, мог долго и красиво говорить на богословские темы и даже писал стихи.

Не раз, глядя на него, Стефанио думал:

«Как просто коснуться этого человека и самому стать Папой. Он довольно молод, активен, в его теле мне было бы комфортно. Но насколько это интересно — получить все готовое, не пройдя свой путь к вершине?»

Но однажды простая мысль прервала все размышления на эту тему: переселившись в Папу, он лишится Лукреции и Марио. «Нет, это совершенно невозможно. Я должен получить власть сам».

Стефанио ходил на все открытые приемы, которые давал Папа, держался к нему поближе и всячески старался обратить на себя его внимание. Понтифик был с ним приветлив, но в круг своих советников не приглашал.

И даже когда в 1625 году синьор Франческо делла Ровере, будучи уже не в силах управлять герцогством Урбино, фактически передал его Папе, Стефанио не посмел намекнуть, кому Святейший Престол обязан своим торжеством.

Однако его таланты все же не остались незамеченными, и в иерархии курии он активно продвигался, сумев к 1626 году дорасти до помощника префекта конгрегации.

На одном из приемов Стефанио познакомился с молодым красавцем лет семнадцати, с черными как смоль волосами, глазами навыкате и едва начавшими пробиваться усами. Это был синьор Франческо д'Эсте, внук Чезаре д'Эсте, герцога Модены и Реджио.

Стефанио заметил, что юноша на удивление похож на дочь Екатерины Медичи, Елизавету, когда-то бывшую королевой Испании. Спросив об этом нового знакомого, он получил ответ:

— О да, отец мой, вы совершенно правы, Елизавета Испанская приходится мне прабабкой. Я внук ее дочери, Каталины Микаэлы.

Взгляд Стефанио затуманился. Словно живая, встала перед ним четырнадцатилетняя французская принцесса, выданная замуж за испанского короля и едущая в чужую, враждебную страну. В то время он сам, будучи шевалье де Романьяком, сопровождал Елизавету в Толедо.

«Господи, как долго я живу! Екатерина была ровесницей моего сына Франсуа, а теперь я разговариваю с правнуком ее дочери!»

— Но как вы узнали, отец Стефанио? Моя прабабка умерла более полувека назад.

— Я видел ее… — начал было священник, но, заметив, как удивленно вытягивается лицо собеседника, спохватился: — …ее портрет, и не один.

— Я тоже видел, — усмехнулся Франческо, — но не нашел явного сходства. Вероятно, вы очень наблюдательны.

Слово за слово, они разговорились, и Стефанио, прикрываясь тем, что очень любит историю, рассказал юноше множество случаев из жизни его предков. Тот с интересом слушал, восхищаясь начитанностью священника. Они проболтали весь вечер и расстались, весьма довольные друг другом.

В течение нескольких недель, которые Франческо провел в Риме, они часто встречались, в том числе и в доме Стефанио. Юноша привязался и к нему, и к Лукреции, но особенно его покорил Марио. Он с удивлением рассматривал его работы и не мог поверить, что они созданы десятилетним ребенком.

Стефанио, пользуясь своими связями, помог Франческо решить некоторые вопросы с Папой, и спустя месяц юноша уехал в Модену. Но связь между ними не прервалась, и после расставания они вступили в переписку. Стефанио, который с большой теплотой относился к Елизавете, видел ее отражение в правнуке и считал своим долгом поддерживать его. Тот, в свою очередь, отвечал искренней дружбой человеку, так много знавшему о его царственных предках.

* * *

Вскоре пришел ответ от Галилея. Он благодарил Стефанио за заботу и сетовал, что Папа на него сердится, хотя много лет называл себя его другом.

«И потому, — писал ученый, — я не смею обратиться к нему с просьбой и вынужден обеспокоить вас, мой дорогой отец Стефанио. Вы, должно быть, слышали о судьбе несчастного философа, математика, астролога Томаззо Кампанеллы, я, однако, расскажу вам о его жизни поподробнее. Он калабриец, житель Неаполитанского королевства, находящегося, как вы знаете, под испанской короной.

Тому уж четверть века, как за попытку свержения власти его арестовали и должны были тогда же казнить, но инквизиция обвинила его в ереси, и Филиппу III пришлось передать узника в ее руки. Чтобы получить от несчастного признание в грехах, его многократно пытали, но он избрал удивительную стратегию защиты — прикинулся безумным, ибо, как известно, безумцев на очистительный костер не отправляют. Тогда, дабы развенчать это притворство, тюремщики почти двое суток держали его подвешенным и постепенно опускали, медленно насаживая несчастного на кол. Палачи и инквизиторы, присутствовавшие при этой страшной пытке, сменялись семь раз, потому что один человек не в состоянии столь долго смотреть на такое. Кампанелла потерял при этом десять фунтов крови, но от своего мнимого сумасшествия не отказался и все время пытки продолжал его изображать, говоря несуразности и распевая песни.

Уверяю вас, мужество этого человека беспримерно. Святая инквизиция сломала об его упорство свои железные зубы и с той поры держит его в застенках. Как он выжил после кола — непонятно, знаю лишь, что рука у него была вывернута пытками, и для писания своих философских трактатов ему приходилось привязывать перо к кисти, ибо пальцы не работали. У него отбирали бумагу — он писал на стенах, очищали стены — учил свои произведения наизусть, благо память у него феноменальная.

Мне удалось получить из Неаполя, где он заточен, несколько листков с его записями, и я утверждаю — это кладезь философской мудрости. Во время процесса надо мной он написал в мою защиту памфлет и нашел способ передать его на волю. И такой человек двадцать пять лет мучается в тюрьме! Молю, молю вас вмешаться! Уговорите Его Святейшество освободить несчастного, ведь ничто этому не препятствует. Ранее Филипп III отказывался обсуждать эту тему, но он умер, и понтифик может истребовать узника у Неаполитанских инквизиторов. Если вашего влияния на Папу окажется недостаточно, возьмите в союзники кардинала дель Монте, он, полагаю, помнит Кампанеллу, который в старые времена бывал на его вилле Мадама вместе со мной. Еще раз прошу, дорогой мой друг и ученик, не оставить без внимания мою просьбу, ибо даже самый последний глупец не заслуживает таких мучений и бесконечного заключения, а тем более столь великий ум, как Кампанелла».