Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко

Ветерок ласково трепетал в ее белых одеждах, а взгляд ее глаз был устремлен в бесконечность. Так, видимо, Пенелопа высматривала своего Одиссея.

Он подошел, счастливый, она коротко на него посмотрела. Шепот волн доносился снизу.

Больше ничего не было слышно. Затем она прошептала:

– Что же ты сделал?..

Ее шепота он, счастливый, не мог расслышать. Он подошел поближе и стал рядом.

– Я – его невеста, – сказала она, – и его жду! А ты… ты, а не я нарушил мою клятву. Тебе и платить. За себя я отвечу сама. Я – его невеста, – повторила она.

На это он улыбнулся:

– А теперь – моя…

– Я – запечатанная. Это – Завет с Богом. Распечатать имеет право лишь тот, кто…

– Кто?..

– Зачем ты меня сюда привез?

– А ты не догадывалась?

– Как ты не поймешь – мы же поклялись.

Он тряс головой: не понимаю…

– Зачем же ты вырядилась?

– Чтобы он увидел…

– Да сними же ты это платье.

– Ладно.

– И фату.

– Ладно…

Порыв ветра унес сначала фату, затем платье.

Она стояла совсем голая, Богиня! Воплощенная грация, она была само совершенство! И он просто ослеп. Блистательная и изящная, как та ее амфора, она была недосягаема для его рук и непостижима для его ума. Он потерял дар речи, затем, чтобы что-то сказать, произнес:

– Ты вся дрожишь…

– Да…

Когда он нашел ее на мокрых камнях, она была еще жива. Он взял ее на руки, она была без сознания… Вдруг открыла глаза. И, сделав усилие, попыталась улыбнуться.

– Вот видишь… – прошептали ее синие губы.

Он припал к ней всем телом, пытаясь согреть, она сжалась от боли. И он снова услыхал ее шепот:

– Не надо…

Ей трудно было дышать.

– Ты одно должен знать, – сказала она, – ты не дал мне времени тебя полюбить.

– Я уже вызвал врача.

Она улыбнулась и согласно закрыла глаза. Он попытался было встать, но она испустила тихий стон страшной боли. И подняла ресницы.

– Не надо, – повторила она, – я не…

Ее губы еще тихо шептали:

– …не нашла в тебе своего детства…

– Зачем, зачем же ты это сделала?..

– Когда он вернется сюда, ему камни расскажут…

Затем ее губы умолкли, и теперь говорили глаза.

«Ты не захотел этого понимать…»

Чистый взгляд ее был устремлен в чистое небо. Она пыталась еще что-то сказать, но вскоре и глаза замолчали.

Кроме ласкового плеска волн ничто теперь тишины не нарушало. Он смотрел на нее, а она уже смотрела в небо, как в вечность. Был уже июль, двадцатый…

Вдруг он ясно услышал:

«Ты разбил ее, как ту амфору, и семя твое не прорастет».

Он вздрогнул, оглянулся, никого рядом не было, и он догадался, чей это голос: с ним говорил его Бог. Ему хотелось заплакать, но не было слез. Он посмотрел на небо – оно было чисто и пусто, ни единого облачка. Но и Бога там не было. Он заплакал…

* * *

Прошел год. И уже в октябре он купил себе дом на окраине Рио. Чтобы видеть статую Христа. И стал каждый вечер усердно молиться. Он хотел забыть Настю, но время от времени она являлась ему то во сне, то в каком-то кино о Греции…

Настя – как пощечина!..

Книжку Дюрренматта как «Грек ищет гречанку» он как-то прихватил с собой, чтобы забыть на какой-то скамейке, и забыл, как себе и пообещал.

Свадьба с Ингой была назначена на семнадцатое… Он пригласил всех друзей, купил обручальные кольца, невесте – роскошное свадебное платье с немыслимо умопомрачительным шлейфом…

А пятнадцатого в автокатастрофе осколком ветрового стекла ему отрезало…

Надо же! Как серпом…

Их уговор о том, что он, наконец, расскажет ей там, на море, чем он в жизни занят, остается в силе даже здесь, на безлюдном камне, под лучами летнего солнца, при легком ленивом шевелении моря. И отсутствие на его шее галстука не дает ему права нарушать условия этого уговора.

Не долго-то усидишь на не прогретой ребристой поверхности камня, можно встать или лечь, или прыгнуть в воду. Он встает, видит сквозь прозрачную, как слеза, воду камни на дне, видит краешек матраса и ее волосы, ее белый лоб, очки, и прыгает. И плывет какое-то время под водой с открытыми глазами, но камней уже не видит, только пугающую своей бесконечностью зеленовато-желтую толщу воды. Страха нет, но хочется поскорее вырваться из этой безмолвной стихии к привычному небу, солнцу…

Когда он снова взбирается на камень и стоит перед ней, как мокрая курица, но, втянув живот и выпятив грудь колесом, она только улыбается, но очки не снимает. Несколько случайных капель неосторожной воды, упавших с его руки ей на живот, не в состоянии заставить ее изменить позу.

Удивительно, но он мерзнет. Он решает растереться полотенцем, чтобы не дрожать, но вскоре понимает, что никакими полотенцами эту дрожь не унять. Что это, вернулась молодость?

Тогда в августе… Стоп-стоп! Никаких воспоминаний! Он дал себе слово навсегда забыть все, что было в том августе. Пора, да, пора. Началось, правда, все гораздо раньше. Та, с кем они тогда бродили здесь по абрикосовым тропкам… Стоп! Он запретил себе всякую память о том, что ушло навсегда. Да, прошлое больше никогда не заставит его терзаться воспоминаниями об утерянном счастье.

Сейчас его ничто не раздражает и он рад этим минутам абсолютного покоя. Даже крики чаек не привлекают его внимания. Он видит ее стройное красивое юное тело, водоворот пупка, по-детски выпирающие ключицы, яремную ямку, ямки на щеках, когда она улыбается… Она улыбается. Этого ему вполне хватает. Чего еще желать? Он благодарен судьбе за эти мгновения счастья на камне.

Она не произносит ни слова, но он слышит ее вопрос: “А у вас?” На его привычное “Как дела?” она никогда не отвечает, только спрашивает: “А у вас?”. И ему приходится самому отвечать.

Он не жалеет о том, что отказался от поездки в Йоханнесбург, хотя это была прекрасная возможность предоставить миру свою теорию. Он отказался от оваций признания. Зато он признан здесь и вполне удовлетворен тем, что располагается у ее ног на мокром полотенце. Без всякой дрожи в руках, в голосе. Он легко с этим справляется и вполне доволен собой.

Он, конечно, расскажет ей все, что обещал. Он давно ищет слушателя, кому можно было бы рассказать свою жизнь.