Кровь и лед - Роберт Мазелло

— Это для питья, а не для созерцания, — сказал он.

— Вот-вот! — поддакнул Рутерфорд, хватая бутылку, чтобы наполнить бокалы себе и Мойре.

Подливая шампанское, капитан низко над ней склонился, и Мойра откинулась назад на стуле, дабы обеспечить капитану большее пространство для маневра и лучший обзор.

Элеонор и раньше занимал вопрос, как в реальности выглядят интерьеры подобных представительных клубов. Девушка была немного разочарована. Она ожидала увидеть более пышное убранство, богато украшенное позолотой и декоративными орнаментами, изящной французской мебелью, искусно обитой шелками и атласом. А этот зал, хоть и был просторным, больше напоминал уютно обставленный охотничий домик, нежели дворцовую палату.

Под бдительным оком Бентли в зал одну за другой внесли холодные закуски — телячий язык, баранину с мятным желе и заливную утку. Мужчины принялись развлекать дам рассказами об их кавалерийской бригаде и боевых подвигах. Все трое служили в 17-м уланском полку герцога Кембриджского, сформированном в 1759 году.

— С тех пор пушечные залпы не переставая гремят возле самого уха улан! — с гордостью объяснил Рутерфорд, поднимая вилку с нанизанным на нее куском утятины.

— Наш полк чаще других оказывается в самой гуще боевых действий, — добавил Ле Мэтр.

— И скоро это повторится, — кивнул Синклер.

От этих слов Элеонор опять пронзила необъяснимая боль.

Обстановка на Востоке ухудшалась. Россия, воспользовавшись религиозным конфликтом в древнем Иерусалиме, объявила войну Османской империи и потопила турецкий флот. Сохранялись опасения, как объяснил дамам Рутерфорд, что «…если мы не остановим русского медведя, скоро он наложит лапу и на Средиземное море». А любые попытки оспорить британское владычество в морях, — что очевидно любому здравомыслящему человеку, — необходимо пресекать на корню, заверил он.

Элеонор поняла лишь часть из услышанного, — познания девушки в области международных отношений, как и географии, были удручающе скудны. Ее образование ограничивалось несколькими годами обучения в местной женской гимназии, где основной упор делался скорее на этикет и манеры, чем на научные дисциплины. По восторженности и энтузиазму, с какими мужчины обсуждали предстоящие баталии, Элеонор видела, что они с нетерпением ожидают военных действий, и искренне восхищалась их смелостью. Француз вытащил из кармана серебряный портсигар с выгравированной на крышке эмблемой 17-го полка легкой кавалерийской бригады. Эмблема представляла собой изображение черепа как символа смерти, под которым прямо под скрещенными костями вензелями были выведены слова «или Слава». Портсигар пошел по кругу, и, когда дошел до Элеонор, девушка невольно вздрогнула и быстро передала его Синклеру.

Вскоре на стол подали большое блюдо с сырами, после чего поднесли десерт, а заодно и третью — или уже четвертую? — бутылку шампанского. Элеонор помнила только, что во время трапезы слышала далеко не один хлопок винной пробки, поэтому, когда Синклер предложил снова наполнить ее бокал, она накрыла его ладонью.

— Спасибо, не надо. Боюсь, шампанское немного ударило мне в голову.

— Может быть, вам стоит подышать свежим воздухом?

— Да, — согласилась она. — Пожалуй, это разумное предложение.

Извинившись, они покинули зал и вышли на украшенное портиком крыльцо. Дождь наконец пролил — мокрый тротуар блестел в свете газовых фонарей. На противоположной стороне улицы располагался еще один клуб, не менее шикарный, чем «Лонгчемпс»; к нему подъехала элегантная карета, из которой выскочили два джентльмена в цилиндрах и черных плащах и быстро взбежали по ступенькам.

— Какие здесь красивые дома, — заметила Элеонор, вытягивая шею, чтобы лучше рассмотреть фасад клуба «Лонгчемпс».

Здание было украшено монументальными круглыми колоннами из кремового известняка и изящно вырезанным над массивными двойными дверями парадного входа барельефом какого-то греческого бога.

— Да, наверное, вы правы, — безразлично ответил Синклер. — Я так к ним привык, что давно перестал обращать внимание на внешний вид.

— А я обратила.

Он зажег сигарету и посмотрел на залитую дождем улицу. Мимо медленно процокала изможденная лошадь-тяжеловоз, таща за собой телегу с пивными бочками.

Синклер выпустил облако табачного дыма, затем, поддавшись внезапному порыву, сказал:

— А хотите увидеть больше?

Элеонор не вполне поняла, что он имеет в виду.

— У меня нет зонтика, но если вы…

— Нет, я имею в виду внутренние помещения клуба.

Элеонор знала, что женщинам доступ в них закрыт.

— В центральном зале замечательные ковры и гобелены, а бильярдная здесь вообще самая красивая на Пэлл-Мэлл.

Видя нерешительность девушки, лейтенант наклонился к ней и с озорной улыбкой добавил:

— Да-да! Я понимаю ваши естественные сомнения — дамам вход туда действительно запрещен. Но в этом-то и прелесть!

Прелесть? Весь день Элеонор ощущала себя так, словно проникла в зазеркалье и очутилась в мире, нравы которого не до конца ей ясны, и вот теперь это чувство непонимания на нее обрушилось снова.

— Пойдемте! — Синклер схватил девушку за руку, словно ребенок, который тащит другого малыша поиграть. — Я знаю один путь.

Не успела Элеонор опомниться, как они вновь очутились в стенах клуба, прошли в конец коридора, примыкающего к кофейному залу, и поднялись по неприметной лестнице, которая скорее всего предназначалась исключительно для обслуживающего персонала. Синклер на дюйм приоткрыл дверь и, заметив, что к ним приближаются два мужчины во фраках и с бокалами бренди в руках, приложил палец к губам.

— Даже если тебе прикажет Адмиралтейство? — спросил один из мужчин.

— В особенности если мне прикажет Адмиралтейство! — ответил другой, и оба сдержанно засмеялись.

Когда они удалились, Синклер открыл дверь пошире и вывел Элеонор наружу.

Они оказались в конце узкого мезонина, который нависал над просторным вестибюлем, декорированным чередующимися плитками белого и черного мрамора. Внизу по обеим сторонам холла тянулась раздвоенная лестница, а на самом верху висел огромный ковер в античном стиле, изображающий сцену охоты на оленей. Сейчас он выцвел, края с золотистой каймой были растрепаны, но, судя по всему, произведение ткацкого искусства некогда блистало сочными пурпурными и синими красками.

— Его соткали в Бельгии, — шепнул Синклер, — причем очень давно.

Не выпуская руку Элеонор, он повел ее дальше. Прежде никто ее не держал за руку так долго и так уверенно, и девушка никак не могла определиться, как реагировать на подобное обращение. Лейтенант предложил ей заглянуть в игорный зал, где несколько мужчин были поглощены игрой в карты — настолько сильно, что не обратили внимания на открывшуюся дверь, — затем показал великолепную библиотеку со стеллажами из атласного дерева, уходящими на высоту двенадцати футов и заполненными книгами с кожаными корешками. Потом провел в трофейный зал, где, помимо разного рода призов вроде кубков и тарелок, содержался целый зверинец из чучел животных, взирающих стеклянными глазами куда-то в пустоту. Три или четыре раза им приходилось прятаться в альковах или за закрытыми дверями, чтобы их не увидел какой-нибудь служитель или член клуба, проходящий мимо. В один из таких моментов Синклер, указав на толстяка, который прикрывал рот ладонью, чтобы заглушить отрыжку, шепнул: