Марсианские хроники - Рэй Брэдбери

Да, было уже поздно. Пришел конец этому необычайному вечеру,необычайному событию. Лафарж крутил в руках чалку. Ему было очень холодно и одиноко.В лунном свете было видно, как бежали, спешили люди, выпучив глаза, торопливовскидывая ноги, и вот уже все они, вся десятка, стоят у причала. Они яростноуставились на лодку. Они кричали.

— Ни с места, Лафарж! — Спеллинг держал в рукепистолет.

Теперь было ясно, что произошло… Том один, обгоняя прохожих,мчится по освещенным луной улицам. Полицейский замечает промелькнувшую фигуру.Круто обернувшись, всматривается в лицо, кричит какое-то имя, бросаетсявдогонку. «Эй, стой!» Он увидел известного преступника. И так всю дорогу, ктобы ни встретился. Мужчина ли, женщина, ночной сторож или пилот ракеты — длякаждого бегущая фигура была кем угодно. В ней воплощались для них любойзнакомый, любой образ, любое имя… Сколько разных имен было произнесено за последниепять минут!.. Сколько лиц угадано в лице Тома — и все ложно!

Вдоль всего пути — преследуемый и преследователи, мечта имечтатели, дичь и — псы. Вдоль всего пути: нежданное открытие, блеск знакомыхглаз, выкрик полузабытого имени, воспоминания о давних временах — и растет,растет толпа, бегущая по его следам. Каждый срывался с места и спешил вдогонку,едва проносилось мимо — словно лик, отраженный десятком тысяч зеркал, десяткомтысяч глаз, — бегущее видение, лицо, одно для тех, кто впереди, иное для тех,кто позади, и другое, новое, для тех, кто еще попадется ему на пути, кто еще невидел.

И вот они все здесь, у лодки, и каждый хочет один завладетьмечтой, — как мы хотим, чтобы это был только Том, ни Лавиния, ни Роджер,ни кто-либо еще, подумал Лафарж. Но теперь этому не бывать. Слишком далеко всезашло.

— Выходите из лодки, ну! — скомандовал Сполдинг.

Том поднялся на пристань. Сполдинг схватил его за руку.

— Ты пойдешь к нам домой. Я все знаю.

— Стой, — вмешался полицейский, — онарестован!

Его фамилия Декстер, разыскивается за убийство.

— Нет, нет! — всхлипнула женщина. — Это моймуж! Что уж, я своего мужа не знаю?!

Другие голоса твердили свое. Толпа напирала. Миссис Лафаржзаслонила собой Тома.

— Это мой сын, у вас нет никакого права обвинять его вчем-либо! Нам надо ехать домой!

А Тома безостановочно била дрожь. Он выглядел тяжелобольным.Толпа все напирала, протягивая нетерпеливые руки, ловя его, хватая.

Том закричал.

Он менялся на глазах у всех. Это был Том, и Джеймс, ичеловек по фамилии Свичмен, и другой, по фамилии Баттерфилд; это был мэргорода, и девушка по имени Юдифь, и муж Уильям, и жена Кларисса. Он был словномягкий воск, послушный их воображению. Они орали, наступали, взывали к нему. Онтоже кричал, простирая к ним руки, и каждый призыв заставлял его лицопреображаться.

— Том! — звал Лафарж.

— Алиса! — звучал новый зов.

— Уильям!

Они хватали его за руки, тянули к себе, пока он не упал,испустив последний крик ужаса.

Он лежал на камнях — застывал расплавленный воск, и его лицобыло как все лица, один глаз голубой, другой золотистый, волосы каштановые,рыжие, русые, черные, одна бровь косматая, другая тонкая, одна рука большая,другая маленькая.

Они стояли над ним, прижав палец к губам. Они наклонились.

— Он умер, — сказал кто-то наконец.

Пошел дождь.

Капли падали на людей, и люди посмотрели на небо.

Они отвернулись и сперва медленно, потом все быстрее пошлипрочь, а потом бросились бежать в разные стороны. Только мистер и миссисЛафарж, объятые ужасом, стояли на месте, держась за руки, и глядели на него.

Дождь поливал обращенное вверх лицо, в котором не осталосьни одной знакомой черты. Энн молча начала плакать.

— Поехали домой, Энн, тут уж ничего неподелаешь, — сказал старик.

Они спустились в лодку и заскользили в мраке по каналу. Онивошли в свой дом, и развели огонь в камине, и согрели над ним руки. Они пошлиспать и лежали вместе, продрогшие, изможденные, слушая, как снова стучит покрыше дождь.

— Тсс, — вдруг произнес Лафарж среди ночи. —Ты ничего не слышала?

— Нет, ничего…

— Я все-таки погляжу.

Он пересек на ощупь темную комнату и долго стоял возленаружной двери, прежде чем отворить.

Наконец распахнул ее настежь и выглянул наружу.

Дождь с черного неба поливал пустой двор, поливал канал,поливал склоны синих гор.

Он подождал минут пять, потом мокрыми руками медленнозатворил дверь и задвинул засов.

Уж очень далекой она показалась, эта новость, которуювладелец магазина дорожных товаров услышал вечером по радио, когдамодулированный световой луч принес последние известия с Земли. Простонепостижимо.

На Земле назревала война.

Он вышел и посмотрел на небо.

Вот она. Земля, на вечернем небосводе, догоняет закатившеесяза горы солнце. Эта зеленая звезда и есть то, о чем говорило радио.

— Не могу поверить, — сказал лавочник.

— Это потому, что вы не там, — заметил отецПерегрин, он подошел поздороваться.

— Как это понять, святой отец?

— Вот так же было, когда я был мальчишкой, —сказал отец Перегрин. — Мы слышали о войнах в Китае. Но нам не верилось.Это было слишком далеко. И слишком много людей там погибало. Невозможно себепредставить. Даже когда мы смотрели фильмы оттуда, нам не верилось. Так итеперь. Земля — тот же Китай. Слишком далеко, вот и не верится. Это не здесь,не у нас. Не то что пощупать, даже разглядеть нельзя. Зеленый огонек — вот все,что мы видим. И на этом зеленом огоньке живет два миллиарда людей? Невероятно!Война? Но мы не слышим взрывов.

— Услышим, — сказал лавочник. — Я вот вседумаю о тех людях, которые должны прилететь сюда на этой неделе. Как тампередавали про них? В течение ближайшего месяца на Марс прибудет около статысяч человек — так, кажется. Что с ними будет, если начнется война?

— Повернут назад, наверно.

— Н-да, — сказал лавочник. — Ладно, пойду-кая сотру пыль с чемоданов. Того и гляди покупатели нагрянут.

— Думаете, если это та Большая война, которой мы ждалимного лет, все захотят вернуться на Землю?

— Вот именно, святой отец: как это ни странно, я думаю,мы все захотим вернуться. Конечно, мы прилетели сюда, спасаясь от политики, отатомной бомбы, войны, влиятельных клик, предрассудков, законов. Все это мнеизвестно. Но родина-то все-таки там. Вот увидите. Как только на Америку упадетпервая бомба, здешний народ призадумается. Слишком мало они тут прожили —каких-нибудь два года. Если бы лет сорок, тогда другое дело, а сейчас ведь уних на Земле родня, города, в которых они выросли. Я-то, можно сказать, в Землюдаже не верю, для меня она как бы и не существует. Но я старик, от меня всеравно никакого проку. Я могу и тут остаться.