Деревянные облака - Эдуард Геворкян

– А, черт! Арам, что у тебя? – тревожно спросил Кузьма.

– Он вооружен.

Молчание. Кузьма что-то невнятно бормотнул и сказал:

– Давай, Сережа, зигзагами и повыше. А ты, Арам, немедленно на станцию, пусть высылают подкрепление.

– Сейчас, вот только ногти на ногах подстригу!

Я стронул машину с места. Далеко он не ушел. Думает, напугал до смерти! Ничего, ничего… Я немного стравил давление в конечностях, растопырил – машина присела, трава пошла поверх колпака. Я его не видел, он меня тоже. Сергей сверху корректировал. Подберусь сзади – и за конечности!

– Осторожно, он разворачивается!

Посадил «геккон» на брюхо. Впереди загорелась трава. Резко бросил машину в сторону, в реверс, потом крутанул. Еще несколько раз вспыхивала степь. Хорошо, что долго не горит.

Я превратился из охотника в добычу. Он явно решил разделаться со мной. Пару раз бил в небо. Попасть в платформу, держа одной рукой оружие, а вторую руку на управлении, – только если очень повезет.

Положение ухудшилось. Я прятался в траве, но он последовательно выжигал квадрат за квадратом, отсекая меня от степи и прижимая к опушке. Несколькими ударами выжег длинную полосу. Стоит показаться там, как он меня возьмет в дисплей. Я не знал, как выйти из-под огня. Бросить машину и ползком в степь?

– Уйдет ведь, гад! – сказал Кузьма. – Спалит Арама и уйдет! – Сергей не ответил.

– Арам, выпрыгивай, подхватим!

– Нельзя, если зависнете, он вас достанет.

– А ну давай на таран! – грозно сказал вдруг Лыков.

– Что?

– Бей его корпусом! Бей его, гада!

– Стойте, стойте! – закричал я, но над моей головой с громким шелестом прошла и исчезла платформа. Я услышал голос Сергея: «Ну, твою…»

Грохнуло несильно. Взметнулось и опало пламя, большая темная масса медленно поднялась над травой и тяжело осела.

Я откинул колпак и медленно пошел по выжженной полосе.

«Еще одного друга потерял, и еще одного… – тупо билось в голове, – и еще одного, и еще…»

Машины смешались в крошево, что-то горело, трещало, брызгало искрами и плевало раскаленным металлом.

Недалеко от места столкновения я нашел Сергея.

Вспышка: он лежит, раскинув руки, и смотрит мертвыми глазами на меня. Вдоль виска тянется глубокая рваная рана. Я накрыл его обломком колпака, набросал какие-то искореженные пластины. Походил кругом, больше никого не нашел. Поднял с почвы полуобгоревший толстый стебель и провел по пластине. Обуглившийся конец искрошился, ничего не получилось. Тогда нашел острый обломок и букву за буквой вывел: «С. Романенко и К. Лыков».

Когда я, вздыхая-всхлипывая, доцарапал последнюю черту, кусты с треском раздвинулись, из травы выполз Кузьма, встал на ноги, качаясь, подошел ко мне. Прочитал надписи и, сложив пальцы в странную фигуру, сунул ее мне под нос.

– Во! Для Лыкова могила еще не копана!

И настал час, когда мы обратились на детей наших…

Машины шли, окружая километровую шайбу атмосферного реактора со всех сторон. Медленно ползли колесники, притормаживая, чтобы не снесло мощным восходящим потоком к стальной решетке, опоясывающей здание.

Над гигантским сооружением никогда не бывает облаков, столб воздуха бьет в зенит, над зданием всегда светится багрово-красное пятно. На платформах нельзя – унесет, раскидает, разнесет.

Срок ультиматума еще не истек, когда начали медленно стягивать кольцо машин. Огромное светлое здание не имело окон, только редкий пунктир резервных вводов опоясывал его. Здесь нет никого из спецотряда. Добравшись до города, мы с Кузьмой подняли людей, взяли весь транспорт, который оказался под рукой.

Спецотрядовцев никого не оказалось на месте, они готовили площадки для массовой высадки на планету. У нас не было времени выяснять, как они умудрились так быстро и в таком количестве оказаться на орпеках. Знали только одно – погасить огонь должны мы сами. До родителей наконец дошло, чем все это может закончиться.

Машины подобрались вплотную к зданию, некоторые уже остановились, чтобы высадить людей. И в этот миг из вводов по ним в упор ударили «гранды». Несколько машин запылали сразу.

«Не стрелять, не стрелять!» – ударила по ушам команда.

Она была обращена не к нам, мы шли без оружия, не стрелять же в детей. Вспышек было немного, значит, оружия мало. По всей видимости, это отчаявшиеся экологисты пошли на крайний шаг.

Часть машин прорывается к вводам, мы рассыпаемся в стороны. Падает и не встает Алан. Я вижу перерубленного лучом надвое Бин Сяофена… Мимо пробегает Миша Танеев, он что-то кричит, но я словно оглох и ничего не слышу.

Вспышка: Миша Танеев медленно оседает, вместо руки хлещущий кровью обрубок…

Мы в ярусах реактора. Выстрелы, крики, беготня… Я врываюсь в бокс ввода, прыгаю на припавшего к створу подростка, выхватываю из его рук оружие и отбрасываю в створ. Подросток – Дмитрий Танеев.

«Вот события, вот и подвиги…» – первая связная мысль.

Вспышка: подросток хнычет, размазывая сопли и слезы, но в глазах уверенность, что дядя Арам отругает как следует, но отпустит. Может, в крайнем случае отцу нажалуется. Он же ничего плохого не сделал.

Опять пробег по ярусам. Из взрослых – никого.

Аппаратная. На пульте лежит Валентина. Лежит, вытянув руку к сенсору под предохранительной пластиной. Кто остановил ее? Дотянись она – все равно ничего бы не случилось, они все же не сумели разблокировать управление. Наш кровавый, самоубийственный штурм мы и затеяли для того, чтобы они не успели покончить с собой.

Но она ушла в уверенности, что дотянись – и время остановится, и все они уйдут в память. Она ушла еще моей женой.

Подхожу к ней, прикасаюсь, она медленно валится на пол, а я не успеваю или не могу подхватить ее. Вижу лицо – зверская, нечеловеческая улыбка, словно испытывает злобное торжество, передав дальше черную эстафету. Кому?

Я слышу крик Лыкова, оборачиваюсь: у стены испуганный до смерти Арчи Драйден направил в мою сторону дрожащей рукой тонкий ребристый ствол «гранда», а сбоку в прыжке летит на него Кузьма, но не успевает и – вспышка!..

Все цвета тьмы открыла мне слепота; но пока не дала для них слов. Поэтому звуки.

После шока прошло несколько дней. Боль исчезла, появилось странное чувство полной раскованности. Вдруг я понял, как был зажат все эти годы, какая внутренняя несвобода ютилась во мне.

Лежу, прислушиваюсь. Еле слышен гул двигателя, кроме меня, его никто не слышит. Шорох и шаги за толстой переборкой. Тяжелое дыхание Прокеша…

Лечу на Землю. Меня долго держали в медцентре, имплантировали кожу, пообещали года через два-три восстановить зрение. Самое позднее – лет через пять. Ничего, я умею ждать.