Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Вплотную к церкви примыкал двухэтажный каменный дворец Андрея Боголюбского. Система переходов связывала его также с крепостной стеной. Через галерею князь мог подняться из дворца сразу на хоры Рождественского собора. По свидетельству современника, Андрей любил приводить сюда «гостей» — купцов, приезжавших в Боголюбово из других земель. «Иногда бо аче и гость приходил из Царягорода, и от иных стран, из Руской земли, и аче латинин, и до всего хрестьяньства, и до всее погани (то есть включая и язычников. — А. К.); и рече (князь. — А. К.): “Вьведе[те] и вь церковь и на полати, да видать истиньное хрестьяньство, и крестяться и болгаре, и жидове, и вся погань, видивше славу Божию и украшение церковьное”». И в этих словах Андрея Боголюбского нетрудно угадать перекличку с летописным рассказом о Крещении Руси. Напомню, что посланцы князя Владимира приняли истинную веру после того, как, побывав у болгар-мусульман и латинян (а прежде того выслушав ещё и проповедников-иудеев), были введены греческим царём в храм Святой Софии в Константинополе. Теперь же сам князь, подобно византийскому василевсу, приводил в построенную им церковь иноверцев, в числе которых были и «латиняне», и «болгаре» (несомненно, мусульмане из Волжской Болгарии), и «жидове» (иудейские купцы?), дабы и те крестились, увидев «славу Божию и украшение церковное».

Именно здесь, в Боголюбове, Андрей проводил большую часть времени. Отсюда он правил своей землёй и отдавал распоряжения, которые должны были неукоснительно исполняться; отсюда же выезжал на охоту, которой любил тешить себя, подобно большинству русских князей. В одной из летописей XVI века, уже известной нам Тверской, сохранено древнее предание о том, что князь Андрей любил охотиться у Спаса на Купалище, при слиянии рек Клязьмы и Судогды, — это примерно в 25 верстах от Владимира. Здесь, возле считавшегося чудотворным источника, была выстроена церковь, а ныне находится монастырь, являющийся подворьем Боголюбского женского монастыря: «Такоже и к Святому Спасу на Купалище по вся дни прихождаше, ловы бо всегда творяше в той стране и на Купалище приходя прохлаждаашеся, и много время ту безгодно пребывайте». Причём князь охотился здесь сам, а бояр в места своей охоты не пускал, «и о сем боляром его многа скорбь бысть». (Такое отношение к боярам ещё аукнется князю — но об этом речь впереди.) Другие, значительно более поздние предания связывают княжеские «ловы» с ближайшими окрестностями Боголюбова (селом Добрым, где будто бы существовал княжеский дворец) или с относительно удалённым от Боголюбова современным городом Ковровом на Клязьме, где заблудившийся во время охоты князь заночевал однажды в избушке местного «зверолова» Елифана, которому в благодарность за это будто бы подарил здешнюю землю.

Что же касается самого Боголюбовского замка, то до нашего времени от всего дворцового ансамбля сохранились лишь двухъярусная лестничная башня (над которой впоследствии была надстроена кирпичная шатровая колокольня) и галерея-переход в Рождественский храм над высокой аркой. Белый камень строений Андреевой поры резко выделяется на фоне позднейших кирпичных зданий, побеленных штукатуркой. Здесь, в своём дворце, князь и был убит заговорщиками в ночь на 29 июня 1174 года. Эти сохранившиеся строения поистине священны для нас. Нижнее помещение каменной башни — ниша у подножия каменной винтовой лестницы, где князь Андрей Юрьевич принял смерть, — является местом поклонения для многочисленных паломников, прибывающих в ныне возобновлённый Свято-Боголюбский женский монастырь.

Ещё одним почитаемым местом в монастыре является киворий XVII века — часовня, представляющая собой нарядную кирпичную сень над престолом, поддерживаемую колоннами и обозначающую то место, где, по преданию, находился походный шатёр князя Андрея Юрьевича и где князю явилась Божия Матерь. Раскопки, проведённые в 30-е годы прошлого века Н.Н. Ворониным, показали, что во времена Андрея Боголюбского здесь возвышалась белокаменная резная восьмиколонная аркада с шатровым верхом, под которой стояла белокаменная чаша с высеченным на дне восьмиконечным крестом — по образцу храма Гроба Господня в Иерусалиме. Существует местное монастырское предание, согласно которому из этой чаши князь Андрей Юрьевич наделял деньгами строителей Боголюбовской церкви и раздавал милостыню нуждающимся. На камне пьедестала боголюбовского кивория обнаружен княжеский знак — тамга, представляющая собой двузубец, левый зубец которого имеет Г-образную перекладину наверху и плавный отрог внутрь в средней части, а правый зубец завершён таким же плавным отрогом наружу. Как было установлено исследователями, знак этот — одна из разновидностей так называемого «знака Рюриковичей» — принадлежал самому князю Андрею Юрьевичу.

Надо заметить, что и во Владимире, и тем более в Боголюбове князь сумел обосноваться не сразу после вокняжения. То бурное строительство, которое он там затеял, а особенно его намерение перенести во Владимир княжеский стол не могли прийтись по нраву жителям старых княжеских городов — Суздаля и Ростова. А ведь именно они приглашали Андрея на княжение к себе. Их ропот на такое возвышение бывшего «младшего» города княжества, города «мизинных» людей, явственно различим — по крайней мере в передаче поздних летописцев.

Так, сообщая под 1159 годом о «создании» града Владимира и о желании князя Андрея Юрьевича «града сего стол быти великаго княжениа», автор Никоновской летописи прибавляет: «Ростовцем же и суздалцем не хотяще сего, глаголюще, яко “Ростов есть старой и болшей град и Суждаль; град же Владимерь пригород наш есть”». И хотя в ранних летописях этих слов нет, о недовольстве ростовцев и суздальцев заметным умалением роли их собственных, «старых» городов можно говорить вполне определённо. Жители Ростова и Суздаля и позднее будут смотреть на Владимир как на свой «пригород», а на обласканных князем владимирцев — не иначе как на своих «холопов» — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Князю — особенно поначалу — приходилось считаться с подобными настроениями. Любопытные сведения на сей счёт привёл в своей «Истории…» Василий Никитич Татищев. Рассказывая (под 1160 годом) о намерении Андрея навсегда переселиться во Владимир, историк XVIII века так развил мысль московского летописца: «…ростовцом и суздальцом, яко старым градам и княжеским престолом, весьма то было противно и, сколько могли, препятствовали, представляя, что сии грады издревле престольные». И Андрей, «не хотя народ озлоблять, жил в Суздали, а во Владимир часто ездил на охоту и пребывал по неколику дней». Или, как сказано в другом варианте «Истории…»: «…он же, яко на ловы ездя ко Владимиру (то есть делая вид, будто уезжает на охоту. — А. К.), нача ту почасту жити». Возможно, Татищев преувеличивал, реконструируя взаимоотношения между князем и его подданными. Но летопись и в самом деле нередко застаёт Андрея в начальный период его княжения в Суздале и Ростове.

Пройдёт несколько лет — и Андрей подавит всяческие проявления оппозиции своей власти. Вече, которое поначалу собиралось, наверное, в Ростове или Суздале, полностью потеряет при нем своё значение (во всяком случае, в годы княжения Андрея о нём ни разу не будет упомянуто в летописи). Всё меньше Андрей будет считаться и с мнением суздальских и ростовских «мужей». Мы ещё будем говорить о крутом повороте в его политике, когда он изгонит из княжества младших братьев и племянников — как возможных претендентов на княжеский стол, а также старых бояр своего отца — как возможный источник смут и беспокойства. Однако само недовольство — пускай и глухое, подспудное — никуда не исчезнет. Оно даст о себе знать сразу же после смерти Боголюбе кого. Когда в княжестве начнётся война за его наследство, ростовцы и суздальцы поддержат не братьев Андрея и не его сына, а его племянников, и с угрозами обрушатся на жителей Владимира, именуя их своими «холопами» и «каменьницами» («каменщиками»), отнюдь не достойными иметь своего князя, но лишь посадника, — как это, собственно, и было раньше, до Боголюбского. Само прозвище, данное владимирцам, весьма показательно: «каменьници» — это не просто ремесло, но один из очевидных источников раздражения для жителей других городов.