Переход хода - Александр Усовский

Одиссей смолчал, достал из мешковины АКМ, протёр его от песка, перещёлкнул флажок предохранителя на автоматический огонь и снова поставил его в крайнее верхнее положение. А затем, покачав головой, сказал негромко:

— Ты не прав, Хаджеф. Россия — это не та шайка выродков, которые предали всех, кого только можно предать, и разграбили всё, что только можно разграбить; судить по ним о России — значит, делать очень серьезную ошибку. Правители могут быть хорошими, могут быть дрянными — особого значения это не имеет. Они — не Россия. Россия — это я. Это моя жена и мои дети. Мои товарищи по оружию, павшие и живые. Моя мать, брат и племянники. Мои однополчане. Мои школьные друзья. Мои предки, которые сражались за дом, который я сегодня считаю своим, последнюю тысячу лет — и которым мне не стыдно будет взглянуть в глаза, когда… когда я с ними встречусь. Именно это и составляет мой мир, мою Россию. Это — а не сбродная масса мутных людишек с сомнительным прошлым, грязным настоящим и кроваво-бесславным будущим, объявивших себя русской элитой и сегодня управляющих — вернее, разграбляющих — мою страну. Они — не Россия, и никогда ею не станут — запомни это, Хаджеф! И сегодня на рассвете я вступлю в бой не за тех, кто последние двадцать лет сидит в Кремле — они мне без разницы, я не знаю этих людей, не знаю, хорошие они или дурные — мне нет до них дела. Но я знаю других людей там, у меня на Родине — и за тех, кого я знаю, я готов умереть. Потому что именно они для меня — Россия.

Хаджеф молча кивнул. А затем, глянув на свои часы — сказал негромко:

— Уже четыре часа утра. Наши машины уже на таможне. Через полчаса они будут на этой стороне. Мне пора.

— Езжай. Когда придёт бензовоз — поторопись с погрузкой, помни, что те, что играют за чёрных, в курсе нашей операции. — А затем, порывшись в карманах, Одиссей достал пачку банкнот и протянул её арабу. — Вот, тут восемь с небольшим тысяч евро, возьми, половиной этой суммы рассчитаешься за доставку там со своими водителями — я понимаю, что они работают за идею, но их семьям тоже надо что-то есть. А четыре тысячи отдашь водителю бензовоза, скажешь, подарок от меня его маме. Пусть выздоравливает!

Араб взял протянутые деньги, старательно завернул их в платок и уложил во внутренний карман своей безрукавки из верблюжьей шерсти. А затем спросил, взглянув прямо в глаза Одиссею:

— Если…. В общем, если тебе не повезёт, и ты не сможешь отсюда уйти — что передать в Москву?

Одиссей улыбнулся и пожал плечами.

— Что передать? Передай привет! — А затем продолжил чуть серьезнее: — Они мне приказали груз уничтожить, я этот приказ не выполнил — так что теперь числюсь в злодеях, по каким гауптвахта плачет. Объясни им, почему я это сделал. У тебя спутник будет в шесть тридцать утра? — Араб кивнул. — Ну, вот и отлично, думаю, к этому времени ты уже всё железо получишь. Так что всё будет в порядке. — Одиссей замолчал, грустно улыбнулся, вздохнул и добавил чуть тише: — И ещё передай — когда… в общем, когда будут вешать мою фотографию — они в курсе, какую и где — пусть её выберет Герда. У неё хороший вкус…

Хаджеф кивнул.

— Прощай, Алекс. Пусть хранит тебя аллах.

— Прощай, Хаджеф. Только аллах меня хранить не может — я православный.

Араб небрежно махнул рукой.

— Бог един. Един для всех — мусульман, иудеев, христиан. Он смотрит на наши распри, на наше деление на разные веры — и смеётся над людской глупостью.

Одиссей пожал плечами.

— Ну, раз так — пущай хранит. Я не против.

Они обнялись — и араб, легко ступая по песку, исчез в чуть посеревшем мраке. Минуты через три раздался звук заводимого мотора — и его "мицубиси", рыкнув на прощанье, помчался по шоссе на юг.

Одиссей вздохнул, посмотрел на восток, где за едва различимыми пиками далёких гор уже начал сереть рассвет — и решительно постучал в окошко водительской двери.

— Туфан! Вставай, бродяга, время собираться в дорогу!

* * *

Внутри "рено" зашевелилась смутная тень, а затем открылась водительская дверца, и наружу вывалился хозяин машины, ворча и что-то бормоча по-своему.

— Просыпайся, через минут сорок подъедет Гази. — Одиссей улыбнулся, видя, как курд неловко пытается распрямиться.

— Ты смеешься? Поспи сидя! — негодующе бросил Туфан, и, дрожа, принялся кутаться в тощее одеяло, которым только что укрывался: — Холодно, сгори его отец!

Одиссей кивнул на заднее сиденье "рено".

— Там моя куртка лежит, одень, если холодно.

Курд кивнул, достал одиссееву куртку, и, закутавшись в неё, минут пять с блаженной улыбкой на лице приходил в себя, дыханием согревая озябшие ладони. Затем, видно, согревшись, распрямился и принялся разминаться, резко и чётко выполняя заученные, наверное, ещё в учебной бригаде движения. А, закончив зарядку — недоумённо уставился на хурджун и матово поблёскивающий в предрассветном сумраке автомат.

— Это что?

Одиссей пожал плечами.

— А то ты не знаешь.

— Что это — я знаю. Я спрашиваю — зачем здесь оружие? Что оно здесь делает?

Одиссей вздохнул.

— Туфан, когда подъедет Гази, ты его возьмёшь в свою машину, и вы вдвоём отправитесь назад, в Турцию. С грузовика, правда, перед этим надо будет ещё снять номера и поставить заряды на баки — и вы свободны. А я останусь здесь, у меня есть ещё кое-какие дела. Сам знаешь, в этом иракском Курдистане человек без оружия — как бы и не человек вовсе, насколько я понял…

Туфан взглянул на Одиссея, прищурился — и отрицательно покачал головой.

— Нет. Ты что-то задумал. Зачем тебе оружие? Зачем тебе здесь оставаться? Твой араб заберет в Дахуке из бензиновой бочки свои ракеты — и ты свободен. Дело сделано. Можно пить "львиное молоко"71!

Одиссей кивнул.

— Вот ты и езжай домой, пей его. Деньги я на твой счёт перевёл, груз ты доставил, как договаривались — так что, как говорится, прощай и не поминай лихом. А у меня здесь ещё есть кое-какие дела. Которые я уж как-нибудь сам доделаю.

Сарыгюль насупился, оглядел Одиссея, хурджун и автомат — и, покачав головой, ответил:

— Нет.

— Что "нет"?

— Я остаюсь с тобой. Я с Гази в Турцию не еду.

Одиссей от неожиданности даже растерялся.

— Туфан, я же тебе говорю, наш контракт завершён, ты свои обязательства выполнил, всё в порядке, ты можешь возвращаться домой! Тем более — я твоей жене обещал, что с тобой всё будет хорошо.

— ЧТО?!?!? — Ого! Такого Туфана Одиссей, пожалуй, ещё не видел! Курд просто вскипел от негодования и испустил почти что звериный рык, его лицо мгновенно налилось кровью, глаза свирепо засверкали. Одиссей понял, что совершил серьезную ошибку. Да, пожалуй, не стоило вспоминать сейчас госпожу Сарыгюль, теперь этот самолюбивый до ужаса курд точно никуда не уедет…