Переход хода - Александр Усовский

— Именно это я и имел в виду под словом "цугцванг".

Подполковник кашлянул и, глядя на своего шефа — ответил:

— И, тем не менее — я считаю преждевременным приказ о ликвидации груза. Вы можете связаться с Хаджефом?

Генерал отрицательно покачал головой.

— Он сейчас вне зоны доступа. Будет только в шесть утра.

— То есть мы пока не знаем, как разворачиваются события. Правильно я понимаю?

— Правильно понимаешь.

— А раз мы не обладаем всей полнотой информации — мы не можем решать за Одиссея и его курда.

Генерал раздражённо махнул рукой.

— Ерунду ты говоришь, Дмитрий Евгеньевич! Что они, за эти четыре часа создадут дирижабль и на нём груз прямо до Эрбиля доставят? Нет у них сейчас никакой возможности груз спасти, нету! Есть возможность людей вывести из-под удара — так хоть это сделать надо. — А затем, чуть поостыв, добавил: — У тебя есть резервный канал связи с Одиссеем?

— Есть, как не быть. У меня есть его номер мобильного турецкого. Но это…

Генерал кивнул.

— Понимаю. Звонок из-за границы абоненту, находящемуся у иракского рубежа…

— Так точно. Звонок тут же обозначат, как подозрительный, и внимательно послушают, кто, что и кому говорит. Но на крайний случай, конечно, можно его использовать.

— Я считаю, что этот крайний случай наступил. Звони Одиссею и приказывай сворачивать шарманку. Пусть они с этим курдом ставят заряд, и как только машина с нашим грузом от границы чуток отъедет — пусть рвут, помолясь. Других вариантов я не вижу.

— Максим Владимирович…

— Это приказ, подполковник. Надеюсь, здесь никому не надо разъяснять, что такое "приказ"? — В голосе генерала явственно зазвенела сталь.

Левченко встал, прокашлялся и ответил:

— Никак нет. Сейчас позвоню Одиссею и прикажу ввести в дело вариант Б.

Генерал вздохнул.

— Дмитрий Евгеньевич, мне и самому такой приказ отдавать тяжко. Но иного выхода я не вижу. Сохраним оперативную группу — найдем возможность доставки железа ещё раз. А это…. Этот рейс приказываю считать учебным. — Калюжный затушил догоревший до самого фильтра "честерфилд", и добавил: — Да, ещё; ты там Одиссею напомни, пусть перед взрывом хоть номера с этого грузовика снимут, всё американцам больше проблем…

* * *

Мда-а-а, крещенская ночь в иракской полупустыне (которая таковой числилась только на карте, будучи, на взгляд Одиссея, пустыннее любой самой жуткой Сахары) — это уже перебор, сюрреализм какой-то…. Кто бы мог подумать, что Крещенье он будет встречать в этой глухомани! Впрочем, и здесь, если подумать, есть чему подивиться. Пустыня — она ведь только на первый взгляд кажется мёртвыми грудами камня и песка. А если приглядеться, а тем более — прислушаться…. Ночь в пустыне необыкновенно таинственна! Чернильно-чёрный мрак вокруг и миллионы ярких, много ярче, чем дома, удивительных звёзд, до многих из которых можно, кажется, дотянуться рукой. Приятная свежесть ночного ветерка (здешние жители кутаются от него в шерстяные одеяла, чудаки!), настороженная звонкая тишина окружающего мира, редкие шорохи, иногда — пронзительно громкие крики каких-то ночных птиц…. Каждый проезжающий мимо грузовик на две-три минуты прорезает окружающую таинственную тьму мертвенно-бледным светом своих фар и разрушает волшебную тишину ночи вульгарным рёвом своего дизеля — но затем тьма смыкается за его габаритными огнями, и вновь на пустыню опускается покрывало тревожной тишины.

Одиссей сидел на ещё теплом от дневного солнечного света валуне, и время от времени подбрасывал в разведенный им костерок кусочки картона от ящика, в котором хозяйственный Туфан возил палатку (взятую с собой на всякий случай); теперь палатка в свёрнутом виде лежала в багажнике, а картонный ящик, уже наполовину оборванный, сиротливо жался к колёсам "рено". Нужды в костре не было, но Одиссей решил его всё же развести — он любил смотреть на пляшущие язычки огня, да и до прибытия Хаджефа требовалось себя хоть чем-то занять. А живой огонь — как известно, зрелище бесконечное…

Ну вот, похоже, и всё. Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно найдется…. Жаль, конечно — да что делать? Когда-то каждому приходится делать это — и ему, если посмотреть без лишних эмоций, ещё изрядно повезло — всё ж он сам выбрал свои врата вечности…. Только бы Хаджеф не оплошал, не подвёл бы в последнюю минуту — хотя, судя по всему, мужик он сурьезный, за слова отвечать приучен….

Последние часы перед уходом…. Увидеть бы ещё напоследок маму, Герди, детей…. Родной городок на Полесье, школу, в которой учился, друзей, с которыми так редко виделся в последние годы — да и как? То в бегах, то в розыске, то под чужими фамилиями…. Хорошо хоть, мать подполковник в прошлом году умудрился привезти, повидались….

Костерок начал угасать — и Одиссей тут же подбросил в мерцающее пламя несколько листов плотного картона, а сверху — десяток сухих веточек здешней колючки — гореть, может, шибко и не будет, а всё ж пища для костра.

Огонёк весело побежал по свежим "дровишкам" — и Одиссей едва заметно улыбнулся. Всё же пламя костра — завораживающая вещь, что ни говори…. Сколько за свою жизнь он разводил огонь под сенью небес? Раз сто, наверное…. И вот теперь — его последний костёр — на краю земли, в библейских местах, у колыбели человечества… с ума можно сойти! Где-то километров двести на юго-восток — тот самый Эдем, из которого Господь изгнал Адама и Еву, там же — колыбель древнейшей цивилизации Междуречья, хрестоматийный Вавилон, Ассирия, Шумер и Аккад…. Во куда забросила его судьба! Мог ли он когда-нибудь даже подумать, что уходить на ту сторону придется в местах, по которым бродили со своими армиями Кир и Дарий, Александр Македонский и Красс, где крестоносцы насмерть рубились с сарацинами, где турки-сельджуки громили кавалерию Византии? Что ни говори, а всё ж места исторические, немало народу тут отошло в лучший из миров, так и не выпустив оружия из рук…

Через час с небольшим настанет и его очередь взглянуть в лицо вечности. Что ж, он готов; много, правда, осталось ещё недоделано, да ладно — пусть уж доделывают другие. Для него сейчас самое главное — обеспечить безусловное выполнение задания; увы, никаким иным способом, нежели как вступив в безнадежный бой, сделать это невозможно — следовательно, придется в оный бой вступать, как бы ни хотелось, чтобы чаша сия пронесена была мимо…. Увы. Испить, похоже, придется до дна, как бы ни хотелось увернуться от этой доли…

Написать бы Герде напоследок…. Сыну дать толковые наставления…. Дочурке объяснить смысл жизни…. У мамы прощения попросить за все свои дурачества… много чего надо было бы написать — да только пустое всё это. Им и так всё расскажут — да ещё поднаврут чуток, чтоб вышло покрасивше…. Дескать, до последней минуты был верен долгу и присяге, сражался, как лев, и геройски пал смертью храбрых — хотя лучше бы сказали просто: "он был солдатом своей страны и отдал за неё свою жизнь" — без ненужного украшательства. Потому что это и будет истинной правдой…