Леди из Фроингема - Шарлотта Брандиш

– Как же кто-то мог узнать такие подробности?

– Вот и я говорю, – с жаром подхватила миссис Грин, – грязные рты у людей, и помыслы не чище. То-то диавол веселится, то-то потирает руки, – она разомкнула ладони и потёрла одну об другую, демонстрируя, как веселится Христов искуситель.

– А я слышала, что старый лорд умер из-за несчастного случая, – не сдавалась Оливия. – Что его лошадь понесла, и он запутался ногой в стремени, а потом…

– Пустое это, милая, – отмахнулась миссис Грин. – Она, говорю тебе, она устала его смерти ждать да и взяла грех на душу. А может, с Финчем они это всё дело обстряпали, как знать? Он парень молодой, видит, можно поживиться, вот они и сговорились старого лорда извести, да после на его денежки припеваючи жить. Недаром мастер Джордж его от Мэдлингтона отваживал. Понимал, видно, что погубит тот и отца, и мать.

Оливия не нашлась, что возразить на это безумное предположение, и решила направить беседу в другое русло.

– Миссис Грин, а почему все так боятся фамильной часовни Понглтонов? Говорят, там когда-то давно умерла юная девушка. Вы что-нибудь слышали об этом?

– Да кто же не слышал, милая? Грех-то какой учинила над собой, – перекрестилась миссис Грин, крепко зажмурившись. – Айрин Шепли её звали, и жила она у мельницы. С матерью одной жила, отца у неё в шахте завалило. Бедно жили, подённой работой кормились. Наградил её Создатель красотой, только ума пожалел: связалась она со старым лордом да и забрюхатела. Ходила к ведунье, что у ручья жила, за старой фермой Томасов, ходила, да без толку. Не смогла она преступный плод вытравить, крепко младенчик, видать, завязался. Мать её не знала, как в глаза людям смотреть. Работу им перестали предлагать, жили они впроголодь, огородом одним. А когда ребёночек народился, отлежалась она малость да и пробралась в часовню Понглтонов. Там она и прокляла всех будущих детей старого лорда и весь его род, и явился ей диавол, и говорит ей: «Возьму я душу младенца твоего, да и отдам демонам своим на растерзание». А она ему в ответ: «Не тронь душу ребёнка невинного, лучше мою возьми, всё одно пропадать мне». И повесилась она прямо там, и до самого последнего вздоха не смолкал у неё в ушах хохот диавольский, – и миссис Грин тонким голоском крайне бездарно изобразила дьявольский хохот.

Судя по всему, история эта была давно отрепетирована и рассказывалась несчётное количество раз, но Оливию передёрнуло от нескрываемого наслаждения собеседницы произошедшей трагедией. Та же, выдержав паузу, сделавшую бы честь и актрисе Королевского театра, добавила обыденным тоном:

– Нашли её на следующий день, к вечеру, когда праздник в самом разгаре был. Матушка старого лорда чуть чувств не лишилась, так…

– Какой праздник? – Оливия очнулась от невесёлых мыслей.

– Так в июне который, – ответила миссис Грин, недовольная тем, что её перебили. – В июне это произошло, лет двадцать семь, а может, и все двадцать восемь назад. Хотя… – она принялась считать, загибая пальцы и шевеля губами, – может, и больше времени прошло. Не обучена я грамоте, да и в голове всё путается. Но леди Эстер точно ещё жива была. Ух и гневалась она на сынка! Нрав у неё буйный был, пока здоровье позволяло, вот и чихвостила его на чём свет стоит. Жалко ей часовню было, её ещё при Толстощёком Хэле[10] строили.

– А что стало с ребёнком, который родился у Айрин? Он остался тут, в деревне?

– Ублюдок-то? Да нет. Мать Айрин увезла его с собой сразу после того, как дочь в землю закопали, а куда увезла, никто так и не узнал. Не приезжали они во Фроингем больше, но и дом не продали. Так и стоит заколоченным.

Заметив, что её гостья ёрзает и явно собирается откланяться, миссис Грин, редко имеющая удовольствие посплетничать всласть, с намерением её удержать поторопилась налить ещё одну чашку чая, тёмно-коричневого, словно торфяные лужи на болоте. Силы Оливии к этому моменту уже совершенно иссякли, из-за духоты на лбу выступила испарина, а высокий певучий голос хозяйки вызывал теперь лишь головную боль.

– А дворецкий-то их, Хигнетт, поговаривают, жену с детьми бросил, – без всякой связи с озвученными ранее событиями вдруг объявила миссис Грин, придвигая к Оливии блюдо с зачерствевшими лепёшками. – А когда совесть мучить начинает, то он им всё вещи по каталогу выписывает да по почте высылает. И Анна, горничная, тоже хороша – от сына мельника нос воротит, а сама, поговаривают, ездит в Лондон и распутничает там с Мардж Джессоп, бывшей подавальщицей из трактира миссис Тимпани! А приёмыш-то, Седрик Понглтон, вот уж он набедокурил в своё время! Что ни день, то бражничал без устали. Пил как лошадь, милая, просто спасу от него никакого не было. Но, правда, тихо себя вёл, не то, что некоторые, – и она с неподдельной печалью пошмыгала носом, пытаясь оттереть с ладони чернильные пятна уголком полотенца. – Так что никто у них там, в Мэдлингтоне, не без греха. Все в своё время диавола потешили, – довольным тоном заключила миссис Грин и оттолкнулась ногой от пола.

Кресло-качалка увеличило амплитуду, и Оливия, против воли следя за его движениями, ощутила лёгкую дурноту. От крепкого чая её желудок болезненно сжимался, и поток нескончаемых злобных сплетен о жителях Фроингема обрёл явственное зловоние – запахи неряшливого жилища мешались с затхлым запахом сушёных грибов и кислым ароматом перестоявшего чая.

В кухне послышались тяжёлые шаги, что-то упало, прогромыхав, и миссис Грин резко выпрямилась в кресле. На лице её застыло страдальческое выражение.

– Эдвин явился, сынок мой, – проворчала она, не глядя на Оливию. – Опять из трактира на бровях пришёл. Я уж сколько раз просила миссис Тимпани не привечать его, да всё без толку. Вот я ему насыплю опять, будет знать!

Грохот в кухне всё нарастал, казалось, там орудует безумец – судя по звукам, Эдвин словно бился о стены, – и Оливия поспешила покинуть коттедж словоохотливой миссис Грин.

***

Пока Оливия распивала чай со сплетнями вместо сэндвичей, в Лидсе, на Викар-лейн, стоя у окна, не блещущего чистотой, в это утро томился невнятной печалью некий Гумберт Пропп. Был он единственным сыном весьма зажиточного торговца тканями, державшим лавку готового мужского костюма, шляп и прочих аксессуаров для молодых и не очень джентльменов, желающих быть одетыми достойным образом и в соответствии с самыми последними веяниями капризной моды.

Лавка не могла похвастаться сверкающими витринами, широкими распашными дверями или солидным усатым швейцаром в пышной ливрее, и потому не в силах была конкурировать с крупными магазинами. Тем не менее знающие люди ни за что бы не променяли возможность одеваться у Проппа на сомнительную радость покупки безликой, хотя и более дешёвой одежды в больших трёхэтажных универмагах, наводнённых студентами Лидсского Университета, клерками, приказчиками и прочим невзыскательным народом.

Гумберт Пропп обладал поистине редчайшим даром – способность молниеносно оценить не только телесные параметры клиента, но и его уровень достатка, жизненные обстоятельства и даже тайные мечты вызывала у неподготовленного человека недоумение, сменявшееся чуть ли не суеверным страхом. Точно фокусник, хозяин лавки, не слушая никаких маловразумительных объяснений, подбирал, полагаясь на своё природное чутьё, пиджаки, брюки, рубашки, кушаки и шляпы, формируя целостный образ. Не более трёх четвертей часа проходило с того момента, как клиент переступал порог лавки «Пропп и Пропп» и вот он уже с восхищением и лёгким недоверием любуется собственным отражением в огромном зеркале, и отражение это превосходит его самые смелые фантазии.