No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

— Все кончено.

Я начала кричать:

— Не сдавайся дьяволу, Боб, отдай свою душу Джа, не давай сатане власти забрать твой дух! Не сдавайся, Боб, не останавливайся, иди прямо к Отцу нашему в землю обетованную!

Я сняла красную, черную и зеленую ленты с пояса, повязала вокруг его головы и выкрикивала библейские предостережения, пока не услышала, как доктора говорят:

— Надо ее успокоить.

Не успела я оглянуться, как они сделали мне инъекцию, и я заснула. Когда я пришла в себя, Боба не было в палате, и я осознала, что случилось.

К концу дня я была все еще не в себе, пока Стив не сказал мне:

— Мамочка, ты же помнишь, что папа говорит: «no woman no сгу» — «не плачь, женщина, не плачь». Поехали, вернемся на Ямайку.

И мы со Стивом сели на самолет, последний самолет из Майами, в шесть вечера. И из аэропорта мы поехали прямо в дом на холме, который я рискнула выбрать перед отъездом в тот злополучный тур.

Уход Боба стал катастрофой для меня. Он был моим мужчиной, моей силой, моим сердцем.

Я не сталкивалась со смертью в семье с детских лет. Теперь как будто отсекли часть меня, эмоциональную и духовную, даже физическую — потому что его отсутствие ощущалось и на этом уровне. Проснуться утром и не иметь возможности взглянуть на него было физически тяжело. Я не считаю смерть концом жизни, я верю, что дух продолжает жить, и верю в реинкарнацию в хорошем смысле. Но я впервые по-настоящему поняла это ощущение отсутствия, когда человек физически покидает этот мир.

Боб скончался примерно через месяц после получения ямайского Ордена за заслуги, одной из высших наград страны. Я перевезла его останки из Майами в Кингстон — мы могли бы доставить его в любое место, которое он выбрал бы, но мы вернули Боба на Ямайку — это было уместно, хотя еще уместнее было бы похоронить его в Африке, в земле, о которой он мечтал и которую потом увидел наяву. Мы надеемся когда-нибудь это сделать. Пусть хотя бы посмертно сбудется его мечта, и его косточки найдут покой в земле Африки.

Два дня тело Боба было доступно для прощания на Национальном стадионе в Кингстоне. Одна его рука покоилась поверх гитары, в другой была Библия. Десятки тысяч людей пришли отдать ему последний долг. На каждой улице Кингстона можно было слышать его музыку. Не только вся Ямайка, но и представители со всего мира прибыли на похороны. Выступили лидеры обеих политических партий. Играли «The Wailers» вместе с «I-Three», пела мать Боба, а также новая группа Марли — Шэрон, Седелла, Зигги и Стивен — они назвали себя «The Melody Makers». Затем гроб отвезли за семьдесят пять миль в Сент-Энн и поместили в мавзолей, сделанный из местного камня.

Мы, семья Марли, организовали похороны с помощью Элинор Уинт и Лорны Уэйнрайт, моих самых близких подруг — вместе, разумеется, с Минни, Марсией и Джуди. Я также должна упомянуть, что заметную поддержку мы получили от Бэбси Грэйндж, которая впоследствии стала сенатором от Ямайской трудовой партии. Она приложила все усилия, чтобы Бобу были отданы официальные почести по высшему разряду. Мне повезло, что у меня были подруги — сестры, — которые, когда ко мне еще не вернулась ясность мысли, говорили: «Слушай, нам надо сделать то-то и то-то. Как именно ты хотела бы все организовать? Мы тебе поможем, скажи как…» Некоторые вещи надо было сделать обязательно, и они говорили: «Не вздумай останавливаться, пока не добьешься задуманного». Без этой помощи и поддержки я бы не смогла осуществить все церемониальные и общественные аспекты похорон. Тетушка тоже там была. Она прожила еще довольно долго после смерти Боба, ей удалось застать лучшие времена.

Я находилась в странном состоянии: была в самом центре организационных забот и конечно понимала, что происходит, но в то же время не верила, что все это правда. Внутренне я впала в отрицание. Нет-нет, этого не может быть. Еще не конец. Все это дурной сон. Я оставалась в таком состоянии еще долгое время. Боб — он устал, он очень устал. И я видела, как он исчез. Но до сих пор, если мне говорят: «Когда Боб умер», я поправляю: «Боб не умер», — и люди смотрят на меня, как на ненормальную. Но у меня все еще осталось это чувство, что он не умер. Пусть он не здесь, но я еще увижу его.

После похорон проблемы посыпались как из ведра. У меня не осталось времени для скорби, потому что я сразу оказалась на перепутье, где встретилось все хорошее, плохое и очень плохое. И то, что Боб не оставил ни завещания, ни даже письма, только осложняло положение.

Когда я не увидела Питера и Банни на похоронах, я обратила на это внимание. Они не предложили никакой помощи, не участвовали ни в каких церемониях. Это поразило меня, тогда я подумала: «Невероятно!», но у меня не было времени сосредоточиться на них. Но несколько месяцев спустя, когда на меня свалились все эти трудности с наследием Боба и я почувствовала, что одной мне не сдюжить, я решила обратиться к Питеру и Банни за содействием. Речь не шла о деньгах; имущество — в основном музыка — было ценнее денег и одновременно не имело ценности без правильного управления. Требовалось все хорошенько продумать, поскольку без завещания всякое могло случиться.

Я позвонила Банни и Питеру и пригласила их на встречу в оффисе «Tuff Gong» на Хоуп-роуд, 56. Я сказала им:

— По-моему, самое разумное для нас — объединить усилия.

Про себя я помолилась, чтобы они согласились, хотя и знала про различные конфликты и сложные ситуации, из-за которых группа распалась. Но я закрыла на это глаза и сказала себе, что, если есть шанс все начать с чистого листа, надо его использовать.

Однако когда Питер и Банни прибыли на встречу, они были настроены агрессивно. Началось с того, что они обругали охранника на входе. Я отвела их наверх в офис. На Хоуп-роуд все говорило о Бобе — магазин пластинок, постеры, фотографии, разные реликвии. Неожиданно, к моему ужасу, Питер начал срывать фотографии Боба со стен со словами, что ему не хочется смотреть на мертвецов. С ума сойти! Не хочешь видеть мертвеца — сорви его со стены! И года не прошло, как Боб умер, все еще скорбели по нему!

Я не могла поверить своим глазам. Я не представляла себе глубину ненависти Питера, силу противоречий между ними, обиду, которой даже смерть была нипочем. И Банни был не лучше, совершенно непробиваем. Его позиция состояла в том, что смерть Боба наступила как результат «грехов и разложения». Я пообещала себе тогда, что я когда-нибудь расскажу обо всем этом, потому что люди должны знать правду. Смотреть на наших бывших друзей было тяжело.

Помня о своем намерении вовлечь их в общее дело, я сказала:

— Давайте держаться друг друга и работать вместе.

Но они возразили, что пришли все вернуть и сделать по-своему, изменить одно, исправить другое. Они не желали видеть портреты Боба, потому что он уже мертв. И теперь я будто бы должна закрыть компанию и сделать все по-новому.

Я сохраняла спокойствие и сказала, что очень удивлена их реакции, хотя в глубине души чувствовала, что все бесполезно. Потом Банни заявил — я ждала двадцать лет, прежде чем опубликовать его слова, — что если бы я пришла и стала работать на них, бросила начатое… Я смотрела на них и думала: они рехнулись! А потом вспомнила, как озадачена и шокирована была, когда после общения с тетушкой и подобными ей женщинами обнаружила, что для некоторых ямайских мужчин женщины существуют только для секса, готовки, стирки, деторождения, только для того, чтобы удовлетворять мужчин и помалкивать.