Дюжина черных роз - Нэнси Коллинз

Труба ударила в селезенку, разрывая ее, как детский шарик.

— А знаешь, я даже рада, что тебе удалось столько натворить. Хотя бы избавились от этой слюнявой коровы, на которую он молился! Как он мог ее мне предпочесть? После всего, что было...

Труба обрушилась на левое, потом на правое колено неизвестной.

— Он мой! И я принадлежу ему! У нее никакого права не было его в себя влюбить! Он должен любить меня, а не ее!

Децима тыльной стороной ладони отмахнула неизвестную по лицу, круша скулы и выбивая челюсть в сторону. Забить пленницу до смерти она не боялась — от таких ран нежить не умрет. Тело вампира может восстанавливаться бесконечно, если его питать как следует.

Она шагнула назад — оценить свою работу. Неизвестная висела на цепях, похожая на игрушку на веревочке в детской лотерее, а не на что-нибудь живое. Кровь капала из носа и рта, правый глаз заплыл так, что открыть его было невозможно.

Децима заметила кожаную куртку неизвестной на полу и наклонилась ее поднять. Она думала было взять ее себе вместо своей старой — размер один, но раз так, то можно и другое применение ей найти. Охлопав куртку, Децима что-то нащупала в нагрудном кармане. Это оказался пружинный нож с украшением. Рукоятка была сделана в виде золотого дракона с рубиновым глазом. Из любопытства Децима нажала на камень, и выскочили шесть дюймов серебряного лезвия, похожего на замороженный огонь, чуть не проколов ей ладонь. Децима уронила нож, как змею. Не принадлежа к клану Тремере официально, она достаточно давно была с Эшером.

— Заклятие! — Со страхом и ужасом она обернулась к висящей в цепях неизвестной, глядящей безмолвно одним налитым кровью глазом. — Из какой же ты породы Своих, если можешь носить при себе такое лезвие?

Неизвестная улыбнулась. Улыбнулась. Улыбнулась — все шире и шире, пока не стало казаться, что губы ее встретятся на затылке. Звук, средний между львиным рычанием и скрежетом зубчатой передачи, вырвался из разбитой груди. Децима не сразу поняла, что это смех. Неизвестная запрокинула голову, и смех изменился, став ревом, нигде не слыханным, кроме самой глубокой бездны.

Вокруг нее, как вокруг какой-то адской святой, затрещал нимб пурпурной энергии. Децима прикрыла глаза вскинутой рукой: это из головы неизвестной ударил сноп черного света и пробил потолок. Озоновая вонь наполнила комнату, завыл невесть откуда взявшийся ветер.

Другая была на свободе. И эта свобода будет оплачена Адом на Земле.

* * *

Марвин Копек сидел, согнувшись почти вдвое, зажав руками уши, чтобы заглушить крики. По окаменелому лицу струились слезы. Мысленным взором он видел, как его лучший друг наступает на мину и превращается в кровавые лохмотья, а вот крестьянка прижимает к груди наполовину красного, наполовину обугленного ребенка и воет без слов, а вот вьетминский офицер вдвигает ствол во влагалище перепуганной девчонке и спускает курок. Вопли в мозгу смешались с воплями снаружи, и Марвин Копек решил, что с него хватит. После этих двадцати пяти лет он больше не боялся, страх сменился гневом. Он встал, отбросил одеяло и подошел к узкой лежанке, служившей ему постелью. Вытащив сундучок, он откинул крышку. Все было на месте, как он оставил в 1970 году.

* * *

Дженис уставилась на набранный шприц, потом посмотрела на Томми. Он валялся на кресле, уже в отключке, блевотина засыхала на рубашке. Дженис подобрала шприц, посмотрела хмуро на корку засохшей крови, потом закрыла глаза и собралась воткнуть, но что-то заставило ее остановиться и открыть глаза.

— На хер! — рявкнула она, запуская шприцом в стену.

Раздался гром. Илиана, зная, что этого делать не надо, подошла к окну. Мерзавцы на улице перестали бить свою злополучную жертву и запрокинули головы, как волки, почуявшие грядущую бурю. По улицам и водосточным канавам неслись старые газеты и прочий мусор. Небо над Городом Мертвых завихрилось, как чернила в аквариуме. Тучи цвета зрелого синяка летели вперед, и брюхо их озарялось то и дело багрово-белым светом. А эпицентром заваривающейся бури была твердыня Эшера.

Отец Эймон на колокольне Сент-Эверхильда прижал четки к потрескавшимся губам, потом глотнул из бутылки, глядя, как язык багрово-белой молнии взметнулся из Эшеровой твердыни зла, пробивая копьем нависшие зрелые тучи. Из точки удара метнулись языки темной энергии поменьше, как спицы от древка зонтика, извиваясь вокруг зигзагами.

Судный день пришел в Город Мертвых.

* * *

Если была когда-нибудь округа, созревшая для бунта, то это был Город Мертвых. Хотя такие места отчаяния и безнадежности привлекали нежить магнитом, лишь старшие, более сильные Свои умели манипулировать негативной энергией, порождаемой нечестивой землей, и питаться от нее. Однако Другая была куда как не по летам развита.

Есть тонкая грань между яростью и безумием. Обе эти эмоции в то или иное время в разной степени испытывал каждый человек. Схваченный раскаленной добела рукой ярости, человек во всем остальном здравомыслящий способен совершить поступок, который ему бы даже в страшном сне не приснился. Обычно люди не поддаются рожденному страстью безумию из страха перед возмездием за такие действия. Страх сильнее добродетели держит человечество в его социальной орбите. Страх цензуры, страх наказания, страх неизвестного, страх перед необратимой переменой, и не к лучшему. Но если ненависть и гнев, кипящие под корой угнетенного общества, поднимутся достаточно высоко, то тот же самый страх, что держит людей простертыми в пыли, пока враг давит сапогом их лицо, включает чувство самосохранения. Запуганность сменяется бешенством. Чем отчаяннее положение, тем меньше есть что терять. А чем меньше терять, тем вероятнее, что люди уступят безумию, таящемуся в сердце даже самого праведного гнева.

Жители Города Мертвых и без того были безумны наполовину.

* * *

Джесс перестал пинать старого хрыча и закинул голову назад, хмурясь на быстро раздувающиеся грозовые тучи. Они с Тафф Инаффом и Би-Джо нашли старого алкаша возле помойки. Паразит рискнул, вылез из своей вонючей норы раздобыть бутылку за пределами Города Мертвых, и вот ему теперь. Джессу приятно было мутузить этого бухарика — он напоминал старого крысиного выблядка, папашу. Судя по тому, как старались остальные, им он тоже кого-то напоминал.

Тафф Инафф остановился стереть пот с глаз и увидел, как хмурится Джесс.

— Чего там?

— Хрен его знает. Чего-то не так. — Джесс почувствовал, как закололо кожу на голове, и в небе полыхнула какая-то чудная молния, будто расколовшаяся на сотню поменьше. — Блин! Что за фигня?

Ответ пришел в виде стона. Сначала Джесс подумал, что это алкаш под ногами, но стон был слишком громким, чтобы исходить из одной только глотки. Будто сотни голосов слились в один, будто стадион завопил, видя проигрыш родной команды, только куда злее. Будто взвыли сами дома. Джесс и его приятели настороженно переглянулись. Какая-нибудь жуть случается в Городе Мертвых каждую ночь, но такого не бывало еще никогда.