Мак и его мытарства - Энрике Вила-Матас

температура да и кашель, и все это лишает его душевного равновесия… Я подумал было, что он мучается без сигары, и собирался сказать ему об этом, но потом решил, что это будет некстати и лучше не вылезать. Тем не менее в возникшей вскоре паузе решил произнести еще более рискованную фразу и – что-то помешало мне избежать этого – вопросил их, чего бы каждый из них пожелал, если бы знал, что желание может быть исполнено. Никто из них и ухом не повел: одни притворились, что не слышат, другие и вправду не расслышали, ибо от присутствия в их компании постороннего их обуяла особого вида глухота, смешанная с безразличием. Один Дарио захотел что-то ответить и после нескольких слов, столь невнятных, что теперь уже я их толком не расслышал, сказал, что если бы мог делать, что хочет, то дошел бы до центра земли и нарыл рубинов и золота, а потом пустился бы на поиски приключений и постарался бы найти каких-нибудь настоящих чудовищ.

В его мечтании было немного от того таинственного бродяги из хасидской легенды, но было и что-то детское, и меня рассмешило, что он говорит о чудовищах, ибо на самом деле ради этого вовсе незачем спускаться к центру земли – чудовищами были все присутствующие.

Мимо нас, как дуновение, пронеслась Ана Тёрнер. Она прогуливала собачку, а та, натягивая поводок, безбожно тянула ее вперед, так что хозяйка едва не падала. Я только что выполнила секретное задание, сказала Ана с лукавой улыбкой. Я не ожидал ее появления и продал бы душу дьяволу, чтобы в этот миг стать невидимым, лишь бы только она не подумала, что на самом деле я такой же замшелый старый пень, как эти пенсионеры, отчего и сижу с ними.

Немного погодя, когда я, уже собираясь проститься со своими сотрапезниками, очень рассеянно оглядывал залитую солнцем перспективу улицы Лондрес, я вдруг испытал нечто вроде галлюцинации и на несколько секунд увидел на противоположном тротуаре Санчеса и Кармен. Они не держались за руки, но так казалось. Я был так потрясен, что невольно отвел глаза. Однако через мгновение снова взглянул и убедился, что на другой стороне улицы нет ни души.

Надо ли обращаться к врачу из-за одной галлюцинации? – ломал я голову. Санчес и Кармен – всего лишь полдневные призраки? Быть может, все это – лишь проекция моих страхов, привидевшаяся мне потому, что сошлись воедино чувства, которые уже несколько дней бурлили во мне: недоверие к Кармен перемешалось с любовными интригами из дневника чревовещателя, в последнее время составлявшими круг моего чтения.

Дарио, заметив, наверное, что я оцепенел, спросил, что случилось. Да ничего, ответил я, увидел там впереди кое-что, а теперь не вижу. Я поднялся и, хотя беспокойство мое по поводу только что увиденного никуда не делось, все же предался наблюдениям за легким поединком гримас, начавшимся среди пенсионеров из-за моего поползновения уйти. Подумал ли я о том, чтобы превратить эту мимическую битву в часть «Поединка гримас», который тоже предполагал когда-нибудь переписать? Тотчас вслед за тем осознал, что делать этого я не должен ни в коем случае. Есть кое-что такое, что понимаешь очень быстро, еще в процессе вынашивания и обдумывания, и сейчас мне было ослепительно ясно, как никогда в жизни: то обстоятельство, что сюжет рассказа «У меня есть враг» показался мне взятым из самой жизни – племянник Санчеса питает к нему просто звериную ненависть и поносит на все корки – вовсе не значит, что сюжеты остальных девяти глав, которые я тоже собираюсь переписать, должны походить на события, случающиеся в моем реальном мире.

Подумав об этом и о том, так и не уняв беспокойство и не сумев скрыть его, я распрощался с пенсионерами, перешел улицу, свернул за угол и, как если бы привидевшееся мне происходило в действительности, поискал Кармен и ее спутника на улице Урхелль и никого там, разумеется, не нашел, кроме солнца, заливавшего тротуары. Пошел дальше, и на последнем перекрестке ко мне пристроился нищий, который был прекрасно одет, если не считать южной оконечности его брюк, свисавших на огромные растоптанные башмаки, будто взятые напрокат из фильма Чарли Чаплина – они одни указывали, что их обладатель побирается как положено. Это, конечно, был нищий новой волны: в Барселоне уже появилось несколько таких. Они носят дорогую одежду и не смущаются несоответствием. Побираются очень вежливо и профессионально, и стиль их, конечно, сильно отличается от исторически сложившейся манеры просить милостыню. Нищий в непомерных башмаках прежде всего сообщил, что уже много лет определяет здоровье как некую способность жить полной жизнью, каковой способности он лишен уже давно. Я дал ему монету, хотя на нем была рубашка в цветочек, и сочувствия он не вызывал, ну ни малейшего. И я не раскаялся в том, пусть бы он даже был ряженым, – что он одурачил меня своими трюками. Более того, глядя, как он удаляется, я восхитился его походкой, невольно обращающей всеобщее внимание на эти башмаки, будто взятые из театрального реквизита и, конечно, вкупе с даром слова служили основой его уникального метода зарабатывать деньги своим талантом и, что не менее важно, с таким достоинством и уверенностью в себе.

Дома, где благодаря кондиционеру воздух был почти ледяной, я попытался отделаться от фантасмагорического видения Кармен и Санчеса на другой стороне улицы и после долгих поисков нашел наконец способ, пусть не очень прочный, но любопытный, убить время и избыть свои тревоги и нырнул в воспоминания о лучших часах неопределенности, в которые на протяжении многих лет бывал вовлечен.

А потом задумался о «Могиле, не дарующей покой» Сирила Коннолли, где автор весьма умно размышляет, как вести себя в сомнениях. Впервые я прочел эту книгу, когда работал помощником у сеньора Гавальда – его адвокатская контора стала моей первой службой. Служба была так себе: открывать двери разнообразным клиентам и годами бегать по коридорам, подавая кофе и сахар необходительному начальству. По счастью, я незаметно поглаживал книгу сомнений Коннолли, лежавшую в правом кармане, и это давало мне силы и дальше открывать двери в качестве юного и бедного адвоката-гарсона. В те дни, я еще ни в кого даже не успел влюбиться, как никогда подходило мне имя Мак.

Ах, как это здорово сказано у Коннолли: «Вот нам показалось, что встретили на улице знакомого. Вскоре поняли, что ошиблись, однако уже через мгновение буквально натыкаемся на него. Это предвидение отмечает тот миг, когда мы входим в длину волны, оказываемся в