Месть без права на ошибку - Лариса Соболева

Войдя в дом, Илья вдруг стукнул себя по лбу кулаком и начал быстро собираться, сопровождая сборы оправданиями:

– Забыл положить в сейф важные документы, они на столе. Я скоро. Ты готовь ужин.

– Господи, Илья… на ночь глядя… До завтра…

– Не дай бог, бумаги попадут в чужие руки… мне не поздоровится. Приеду минут через сорок-час.

Люба опустилась в кресло и едва не плакала. Все складывается как-то не так, не жизнь, а сплошное бегство. Куда они несутся? И душа на ниточке беспокойно дергалась, словно норовила выпрыгнуть из тела.

– В отель? – спросил Илья.

– Что сказал дома?

– Забыл положить в сейф важные документы.

– У тебя мало времени, вези меня домой.

«Между вами было некоторое напряжение», – вспомнил он слова жены. Оно возникло и сейчас: без слов, без движений, без намеков. Время от времени Илья поворачивался к сидящей неподвижно Вере, ловил ее взгляд и сжимал руль. Вдруг она потянулась, выгнула спину, подняла юбку, сняла трусики и, свернув их, сунула в карман пиджака Ильи. Он повел машину осторожно, город темный в районе частного сектора, дороги – дрянь. Руки Веры очутились на ремне Ильи, она расстегивала молнию на брюках…

– Вера, не мешай, мы врежемся… (Голова ее неожиданно опустилась к паху, Илья подавился собственным дыханием.) Ты с ума сошла… Посреди ули…

И дал по тормозам, машина два раза дернулась, на третий стала, съехав в палисад. Свет в окнах не горел, обитатели домов сладко спали, из-за заборов лаяли собаки, передавая эстафету лая далеко в другие дворы.

Илья полулежал, как парализованный, затаив дыхание, срывающееся на неровный хрип. Вера подняла голову, ее глаза освещались приборами, отчего стали похожи на глаза дикой кошки во время охоты. Кошка оседлала жертву, вцепившись когтями, впивалась хищным ртом в губы и шею добычи. Видимо, целуя, она вливала яд в него, у Ильи отключилось сознание, он впал в транс.

«Остановись мгновенье!» – хотелось крикнуть ему и отдать душу сатане. Но очнувшись от транса, он сжался от реального страха: «Я без нее жить не смогу». Отдышавшись и придя в себя, Илья проехал несколько кварталов, остановившись у дома неизвестной тети Паши, задержал рукой выходившую Веру:

– Так ты меня не любишь?

Вера обняла его за шею и, водя носиком по лицу Ильи, прошептала:

– Я тебя ненавижу.

– Согласен на такую ненависть, – рассмеялся он, прижал ее к себе и серьезно сказал: – А вот я тебя люблю. Очень.

Он уехал. Вера долго стояла, глядя в темень и пустоту, наконец, процедила сквозь стиснутые зубы презрительно, но с долей торжества:

– Идиот.

– Все в порядке? – встретила мужа Люба.

– В норме. Фу, устал!

Иногда он говорил правду ей, но ведь устал же. Илья рухнул в кресло, вытянул ноги, скрестив их, заложил за голову руки. Вера высосала жизненные силы, он не представлял, что можно получить переживания, равных которым нет. Илья не разбирался в поэзии, стихи читал только в школе под диктатурой учителей, но сегодняшнюю встречу с Верой назвал поэзией (слово-то поющее).

– Илюша, ужин на столе. Я зову-зову, а ты не слышишь.

Люба обрубила поэтический взлет мужа.

– Вздремнул, – оправдался он.

– Ой, у тебя пятно на брюках.

Он опустил голову и… зашевелились волосы. На правой ноге, у паха растеклось по светло-серому фону брюк, выделяясь четкими границами и темным цветом, пятно. Лицо, уши, шея загорелись. Под каким соусом преподнести собственную сперму? Но в нем уживались целых два Ильи без антагонизмов. Один паниковал, другой решительно действовал. Такое свойство своей натуры он не считал раздвоением личности – термин, придуманный психопатами, ни черта не понимающими в психологии.

– А, крем от пирожного, – сказал умный и находчивый Илья, в то время как Илья-паникер дрожал. – На банкете уронил. Значит, наши кондитеры все же кладут масло в крем. Приятное открытие.

– Илюшка, какой ты неловкий, – надула губки Люба. – Аккуратнее надо! Снимай, и идем кушать.

Он терпеть не мог ее надутые губки и вид капризной девочки, превращающие Любашу в полную кретинку. Еще словечко «кушать». Дура дурой. Однако лихо вывернулся. Сам замоет пятно. Надо впредь быть внимательнее…

– Илюш, а спектакль интересный, – доносился голос Любы.

Вера – ведьма, околдовала его, про все забыл.

– …не понравилась Катарина, старовата и не слишком красива.

Илья вытирал носовым платком взмокший лоб, шею. Слава богу, Любаша верит ему на слово.

– …как тебе Петруччо? А жену его видел?..

Вера как будто была в этой комнате, на нюх ее чуял. Но ведь и он кое-что стоит. Как она ревновала! Потому что безумно хочет его! Если бы сейчас из кухни вышла Вера… Но выглянула Любаша в проем между штор:

– Илья, все стынет.

Он кинул платок на журнальный столик и вдруг! «Сегодня я, кажется, умру», – подумал Илья-паникер. Находчивый Илья, живущий внутри, выручил:

– Иду. Люб, налей коньячку.

Жена отправилась на кухню, а он с ужасом повернулся к журнальному столику… На газете, изогнув кружева, лежали черные трусики Веры. Он заметался в поисках укромного места, да везде жена могла наткнуться. Тогда свернул в маленький комок и сунул себе в плавки, надежнее места нет.

За столом он одну рюмку хлопнул, налил и сразу другую. Коньяк расслабил, притупил стресс. Илья отрывал мясо зубами, перетирал челюстями, глотал плохо пережеванные куски. Мясо проваливалось с трудом, оседало тяжестью в желудке. Люба не ела, всматривалась в мужа.

– Илья, – с дрожью в голосе произнесла она, – у тебя на воротнике губная помада…

Челюсти Ильи остановились, рука, сжимающая вилку, побелела. Наступил предел. Вонзить вилку в это существо… Но он выпил коньяк и ушел в ванную. Да, на белоснежном воротничке краснел размазанный след губной помады. Голым надо заниматься любовью. Внутри все дрожало, но уже не от страха, страх почему-то пропал, а от ярости, Любка принюхивается к нему, ищет улики. Он вернулся, садясь на место, пробросил:

– Кто-то за кулисами неудачно чмокнул после спектакля…

– Ты целовался с актрисами? – брезгливо сморщилась Люба.

Он как швырнул вилку на стол, попал по рюмке, та раскололась. Напряжение длинного вечера вылилось в крик:

– Да! У них обычай такой! После премьеры все друг друга поздравляют и целуют! И я целовал всех! Подряд! И мужчин! Хочешь сказать, что я, в таком случае, педераст? Ты меня достала подозрениями! Изводишь нас обоих! Я даже без тебя нахожусь под твоим контролем! Что ни сделаю, думаю, как ты на это посмотришь! Везде тебе мерещатся любовницы! Надоело!

И выскочил из кухни. Слезы закапали на тарелку с поджаренным мясом. Люба не хотела скандала, неужели она не имеет права спросить, откуда помада? Ему стоило лишь объяснить, последнее время его словно подменили, любое ее слово воспринимает в штыки, живет сам в себе, дома лишь ночует. Муж есть, но его нет. Может, сама виновата? Недостаточно нежна, недостаточно внимательна? Какое же еще внимание нужно? Каждый день чистая рубашка, чистый носовой платок, чистые носки. Готовит все свеженькое, вкусненькое, дом на ней. Перестала устраивать сцены, выбрала тактику послушания. А он? Перепады настроений, нервный, задумывается и не делится с ней проблемами. Она же не чужая, у них двое сыновей. Что не так?