Флигель-Адъютант - Евгений Адгурович Капба

-Сегодня просто день такой, -хозяин по-имперски говорил вполне сносно, акцент почти не чувствовался. -Эл тиферет Баал, мы собрались дома всей семьей. Обычно мы с сыновьями работаем в гончарной мастерской, это чуть ниже по улице, рядом с рыночной площадью. Но сейчас -глина закончилась, завтра пойдем пополнять запасы в горы... Потому -сегодня дела домашние. И вот -гости... Ну, расскажите, каково там, по ту сторону Кафа? Говорят, Император вернулся и навел порядок? Я-то лет пятнадцать там не был...

-Что, и в набеги ни разу не сходили? -невинно глядя на стропила навеса, поинтересовался Царёв.

-В набеги? В набеги старшие сыновья ходят. Дело младшего -блюсти семейное гнездо!

Интересные порядки... В Империи, да и вообще -в Старом Свете -наследство доставалось старшему, а счастье искать отправлялся младший! Или -младшие, сколько бы их ни было. А тут -вона как.

-А Хасбулат? -не унимался Иван.

— А Хасбулат пошел -и не вернулся. Потом оказалось -вместо того, чтобы сложить голову эл тиферет Баал -он осел там и стал брадобреем. И неплохо устроился, как пишет... И я не могу его осуждать -он единственный из моих братьев, кто остался в живых. Сейчас я смотрю на своих сыновей, и мне не хочется, чтобы семеро из них погибли... Пусть даже эл тиферет Баал. Говорят, в Империи много земли, много работы. Может быть, нам стоит попросить Императора дать нам землю и работу? И не ходить в набеги?

— В Империи не поклоняются Баалу. Там другие правила, другая жизнь. В Империи нельзя иметь больше одной жены, -сказал я. -Разве многие башибузуки смогут приспособиться и жить так?

— Хасбулат смог. Я — не смогу, а вот мои дети — очень даже. Хорошие горшечники ведь будут нужны еще долго, верно?

Я глянул на Царёва. Если его план по индустриализации удастся -горшечникам останется только делать сувениры. Или идти на фабрику по производству посуды...

— Вы давно бывали за Кафом? — спросил Бекбулат. — В наших местах?

— Я был в детстве, -пришлось кивнуть мне.

— Я не бывал вовсе, -откликнулся Иван.

— Когда в Империи началась смута — многие из наших радовались, что наконец неверные пострадают за свои грехи, а мы пересечем Каф, вырвемся на Хвалынские степи и отнимем исконные земли по самый Итиль. А потом вдруг оказалось, что перестали ходить караваны, и привычные товары вроде лекарств и боеприпасов брать стало неоткуда. Никто не покупал у нас баранов и рис, никому не нужны были шерсть и фрукты... Нищета и голод заставили нукеров браться за сабли -и идти на пулеметы. Приезжали "синие", призывали создать Ассамблею Леванта, присоединиться к Республике, напасть на Шемахань и прибрежные богатые города, занятые имперскими добровольцами... Но они отправились в быка, потому что нашим ханам не понравились их слова про Республику. И ханы повели молодых нукеров на Север -и сначала они возвращались с добычей, а потом -не возвращались вовсе. И знаете что? Когда на перевале я снова увидел черное знамя с орлом -то нагрузил десять верблюдов горшками и пошел к таможне -и меня пропустили! И когда я вернулся с лекарствами и с грузом соли, и с красками и эмалями для моей работы, то многие соседи решили, что торговля лучше войны... И теперь Касаба живет много лучше любого другого кишлака на сотню верст окрест. И потому кое-кто считает нас предателями, поскольку мы хотим торговать, а не подохнуть эл тиферет Баал... И я вас спрашиваю: как думаете, дагли, если Касаба или какая иная община, любой кишлак попросится под руку Императора -пришлет ли он сюда войска, чтобы защитить нас?

— Если присягнете и откажетесь от человеческих жертв — то пришлет, скорее всего. Но детей придется отдать в школу, а рядом с кишлаком поставить церковь, медпункт и гидроэлектростанцию, — быстро ответил Царёв. — Это я вам наверняка скажу...

-Церковь и медпункт... -задумался Бекбулат. -Они будут вкалывать нам болезни животных, чтобы мы не болели человеческими болезнями?

— И это в том числе, -сказал я. -Жить в Империи -значит жить по имперским законам.

— А смогут ли дагли быть посредниками между имперцами и башибузуками?

-Это надо спрашивать старейшин или людей авторитетных. Я знаком с Искандером, командиром Горской Дивизии, и по возвращению могу передать ему твои слова, — задумчиво проговорил я. — На той стороне Кафа людям будет приятно узнать, что не всем здесь сломали волю ханы и засрали голову жрецы...

— Тихо, тихо, дагли! Даже из моих четырех жен две — сторонницы старых обычаев и к жрецу на поклон ходят чаще, чем в кровать к мужу... — Бекбулат засмеялся, и щеки его затряслись. — Но Искандеру скажи, обязательно скажи. Здесь, в Касабе, и в Дзере, и в Абале, и в других местах народ сильно устал от вечной войны...

Мы ели жирный, рассыпчатый плов с бараниной, специями и овощами, пили чай из пиал, вели неспешную беседу о погоде, горах, дороге на Шемахань. Все мужчины -от хозяина дома до самого младшего из его сыновей — ужинали вместе тут же, под навесом. Женщины, накрыв на стол, удалились в дом -они по традиции ели отдельно.

Маленькие башибузуки отличались отменным аппетитом, и показавшийся мне огромным казан опустошался с поистине удивительной скоростью. Иван явно разомлел от обильной пищи и клевал носом.

-БабА, бабА! -вдруг вскочил один из Бекбулатовичей. — Бир эмперьял якаладилар!

-Какого еще имперца? -очнулся от дремоты Царёв и, поднявшись со своего места, сделал несколько шагов к забору. -Взгляните, шеф!

И я взглянул. А через каких-то пару секунд — похолодел: за верблюдом, со связанными руками, избитый, едва переставляя ноги, плелся человек в имперском пехотном хаки! Вглядываясь в его лицо, скрытое под сплошным кровоподтеком, я не мог поверить своим глазам: это был мой чертов замкомроты! Стеценко!

XVIII КАФСКИЙ ПЛЕННИК

Над Касабой гулял свежий ветер, который пах грозой и свежестью. По небу проносились темные, кудлатые тучи, и я подумал, что ночью, скорее всего, снова зарядит ливень.

— Дорогой Бекбулат, я нахожусь в весьма сложной ситуации, — с чего начать этот разговор, мне было непонятно. — С одной стороны — мы не можем предать ваше гостеприимство и подставить под удар вашу семью. С другой стороны, этот пленник — мой соратник, мы воевали плечом к плечу, и если я брошу его здесь — то