Последнее послание из рая - Клара Санчес

– Не могу себе представить, чем мог заниматься Эдуардо в районе Коста-Брава, – говорю я, поднимаясь с дивана, чтобы держаться на почтительном расстоянии.

– Ну и что с того, – говорит она. – Какое значение это имеет теперь?

– Честно говоря, я сомневаюсь в том, что это тело Эдуардо. Думаю, Эдуардо не собирается появляться ни живым, ни мертвым. – При этом я думаю не столько об Эдуардо, сколько о своей новой матери, смелой и ласковой матери конца второй половины дня и начала ночи в окружении теней сада и слухов, распространяемых теми, кто находится там, вдалеке, за туманной завесой и той завесой, которой нас накрывают те, кто вершит счастливыми и несчастными судьбами. – Особой причины веселиться нет, – говорю я с оттенком упрека, потому что она весела не из-за меня и не из-за того, что происходит в жизни, которой я живу, а от своих походов в туалет и возвращений из него.

– Предпочитаешь, чтобы я была печальной?

– Нет, нормальной.

– Ты хочешь, чтобы я не была бы ни печальной, ни веселой, так?

– Мне хотелось бы, чтобы твое настроение зависело от состояния твоей души.

– Ну и что? Состояние моей души и заставляет меня быть такой. Я не понимаю, что тебя беспокоит?

– Хорошо-хорошо, – говорю я, поднимаясь по лестнице в свою комнату.

Мать смотрит на меня, изменившись в лице.

– Мне приходится думать о нас обоих. Ты этого не понимаешь? И порой мне приходится нелегко. Жить вообще нелегко. Мне не хочется, чтобы ты это услышал. Не хочется об этом говорить. Но жить нелегко. Приходить к концу дня с грузом всего пережитого за этот день. Слово «терпеть». Ты его когда-нибудь слышал? Я не хочу, чтобы ты слышал подобные слова. Ты молод, ничего не знаешь, и нет причин для того, чтобы ты это знал.

– Скажи, чего я не знаю.

– Не мне говорить тебе это. Время сделает это за меня.

В этот моменту меня возникает мысль о том, что если я когда-нибудь окажусь на грани отчаяния, то застрелюсь. И что я ни в коем случае не буду иметь детей, чтобы не показывать им свое отчаяние. Я вполне убежден в том, что буду рад, если она выйдет замуж. У меня пока нет представления о том, когда она переселится со своими наркотиками в новый дом, где ей придется искать тайники, чтобы спрятать их от глаз мужа, вооруженных очками в позолоченной оправе.

– И не мечтай, что я буду жить вместе с тобой и твоим дантистом! – кричу я ей сверху.

– Уже не мечтаю. Я перестала мечтать десяти лет от роду.

Я надеваю рекламную майку «Аполлона», в которой сплю, и ложусь в постель с Библией в руках. Сознание того, что я читаю Священное писание, в котором не все понимаю, привносит в мою душу великий покой.

* * *

Вчера вечером я нарушил призрачный покой матери, а в видеоклубе – свой собственный. Гармония существует только на другой стороне, в конце автострады, в квартире, точнее, в раю. Но из рая нас, надо думать, скоро изгонят. Настанет время, когда придется закрыть дверь, отойти от нее и окунуться с головой в то, что этот рай окружает. А то, что его окружает, не настолько чисто и ясно, чтобы его можно было бы представить себе хотя бы мысленно, ибо оно покрыто теми самыми тенями, которые делают неясным даже самый ясный солнечный день.

Самых постоянных клиентов я предупреждаю, что видеоклуб в скором времени закроется, в чем тут же раскаиваюсь, так как они настойчиво требуют объяснить, почему принято такое решение. Я им отвечаю, что это зависит от моего шефа и нет смысла ломать над этим голову. Среди клиентов прошел слух о закрытии, и они выражают мне свое соболезнование, что мне совсем не нравится. Поскорее бы уж наступал конец месяца, получить бы то, что мне положено, и поспешить в родные пенаты. Пришел и Эйлиен, чтобы сказать мне, что в спортивном комплексе нужен человек вроде меня. И странная вещь, прежде чем Эйлиен открыл дверь, я ожидал увидеть большую тень, покрывающую горы, которые вырисовываются на горизонте, и деревья, которые окружают «Аполлон», а также машины, оставленные на парковке у главного входа. Тень миротворящую и гармоничную, как страница Библии.

Я говорю ему, хотя он меня об этом не спрашивал, что об Эдуардо ничего не известно, и он отрицательно качает головой.

– И не будет ничего известно, – отвечает он.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я его.

– Это чистая интуиция, – говорит он.

Он подходит к окну, смотрит вдаль, на горы, которые сейчас закрывают небо, а потом исчезнут в пустоте, и говорит:

– Нет никаких признаков жизни. Он не хочет существовать.

Попросить бы его объяснить мне смысл сказанного, но я не хочу быть таким же надоедливым, как мои клиенты, которые просят рассказать подробно о закрытии лавки, когда и так ясно, что я не хочу об этом разговаривать. И уж конечно, Эйлиену тоже надоело объяснять все, что он думает, в словах, понятных простым смертным.

– Не беспокойся о нем, – говорит он мне. – Ты уже ничего сделать не можешь.

– На пляже в районе Коста-Брава нашли труп, который мог бы быть трупом Эду, как говорят полицейские.

– Все равно. Кто бы там ни был, к нам он уже не вернется.

– Последний раз, когда я с ним встречался, у него был вид преуспевающего человека. Думаю, в тот раз он только что подстриг волосы и побрился. Он беспокоился о своей матери и просил меня время от времени навещать ее в его отсутствие. А еще дал мне ключ на хранение и обещал за эту услугу пятнадцать тысяч песет. Он выглядел хозяином положения и вполне удовлетворенным.

– Прощание по всем правилам, – прокомментировал это Эйлиен.

– Возможно, – говорю я, сам удивившись тому, что он от меня только что услышал. – Но для него было настолько привычным играть с текущими жизненными ситуациями и делать загадочным то, что таковым на самом деле не является.

– Загадочность – результат нашей неспособности оценивать ситуацию, – говорит Эйлиен.

– Так что мне уже больше не придется увидеть Эдуардо.

Он подтверждает сказанное кивком. Сквозь окно проникает серебристый свет, который падает на северо-восточную стену «Аполлона» из ледяной бесконечности.

– Тебе на самом деле хочется вновь увидеть его?

Я пожимаю плечами и восхищаюсь способностью Эйлиена схватывать любые, даже самые незначительные движения души.

– Хоть это и звучит банально, трудно спасти человека от самого себя.

Я вижу широкую спину Эйлиена с ниспадающим на нее конским хвостиком, направляющегося к стеклянной двери, а сам иду в подсобку, где меня ожидают горы видеокассет, которые нужно возвратить и занести в список. Больше делать практически нечего. Я не запрашиваю новый материал, а сосредотачиваю свое внимание на выдаче того, что есть, и на возвращении того, что не удалось продать.

Вечером приходит шеф, которому я пунктуально докладываю все счета по всем операциям, потому что решил общаться с ним сугубо официально до самого конца. Он, в свою очередь, напустил на себя недоверчивый вид, а я делаю вид, что не замечаю этого. Сегодня он явился не один. Как я и ожидал, произошло то, чего я опасался, – в этой части света появилась и Соня. Она идет позади моего шефа и смотрит на меня своими прекрасными глазами, цвет которых продолжает оставаться чем-то средним между зеленым и голубым. Я храню молчание. Начинаю вынимать из кассового аппарата то немногое, что в нем оказалось, и список видеокассет. Говорю шефу, что, может быть, есть возможность ликвидировать по сниженной цене то, что нельзя ни продать, ни возвратить. Я замечаю все, что делает Соня, хотя и не смотрю на нее. Мой взгляд направлен прямо на шефа, но я вижу, как она кладет на стол портсигар, зажигалку и мобильник. Она прикуривает сигарету и выдыхает первую порцию дыма прямо мне в лицо. Я подавляю желание кашлянуть, ибо это было бы все равно что заговорить с ней. Шеф перелистывает список кассет, но я уверен, что на самом деле он уставился на меня.