Ева - Артуро Перес-Реверте

– Я бы похлопала тебе – да нечем.

Она продолжала перебирать его волосы, пропуская пряди меж пальцами.

– Только идиоты заглушают духами то, чем разит от жизни.

Фалько закрыл глаза, в самозабвении уплывая в тихом сером потоке.

– В детстве я мечтал уйти… Куриное перо в волосах превращало меня в индейца, отцовская трость становилась мушкетом, а взгляд девочки заставлял трепетать от любви.

– Да… Я так и думала, что ты был весь – мечты. И предвкушения… И сладкая тоска по еще не познанному.

– Может быть.

– И однажды ты решил познать его, удостовериться… На острове пиратов.

Три последние слова вдруг встряхнули Фалько. Засиделся, с неожиданной ясностью мысли сказал он себе. Разоткровенничался. Подобное недопустимо. Скоро на улицу, а там ночь. Четверть часа идти в одиночку до отеля. Изображать мишень неподвижную или движущуюся.

Эта мысль обожгла его, как меткий удар хлыста. Меня ничего не стоит убить, подумал он. От внезапного страха, от прилива тревоги засосало где-то внизу живота.

– Может быть…

Прежде чем подняться на подгибающиеся ноги, вытащил из-под дивана пистолет, помотал головой, силясь очнуться. Стараясь, чтобы движения были уверенными, сунул оружие в кобуру.

Мойра смотрела на него из дальней дали.

– Я вижу, ты все еще стремишься туда… К твоим пиратам. В те места, откуда не возвращаются.

Между отелем «Континенталь» и черным провалом бухты расплывались в тумане огоньки, и кроны пальм, сникшие от дождя, темнели в вышине неподвижными пятнами.

Фалько, поднимаясь по наружной лестнице к террасе, испытал наконец настоящее облегчение. Только теперь пришло это чувство. А до этого от сырости и темноты, от собственного одурения он остро ощущал разлитые вокруг враждебность и угрозу.

Выйдя из дома Мойры Николаос, он по скользкой и полутемной улице спустился к Дар-Баруд: подозрительно вглядывался в каждую тень, в каждое темное пятно, постоянно чувствовал твердое прикосновение браунинга, а после того как на углу в свете фонаря над маленьким кафе разглядел двоих европейцев и потом еще целый квартал ему мерещились шаги за спиной, даже переложил пистолет в карман плаща.

Снял оружие с предохранителя и замер, постаравшись слиться с темнотой в арке, ведущей на узенькую улочку: сквозь пульсирующие в ушах удары сердца напряженно ловил каждый шорох, пока не убедился, что никто не идет следом.

Ходьба и дождь привели его в чувство: в голове прояснилось. Фалько злился на себя. Нельзя вести себя на операции так опрометчиво, думал он. Так, как сегодня ночью. Небрежность убивает, а небрежные – погибают.

Когда он вошел в отель, портье по имени Юсуф протянул ему ключ от номера и сложенный листок. Записка. Уже на лестнице Фалько остановился и прочитал:

Привез кофе и привет от Вепря. Сижу в «Рифе».

Он замер на миг, глядя на бумагу. Потом повернулся налево кругом, вышел на улицу, миновал бастион со старинными пушками и двинулся по короткому проулку.

«Рифом» называлась маленькая харчевня, где готовили на виду у посетителей. Внутри пахло специями и жаренным на гриле мясом. Выбеленные стены, нарисованная над притолокой «рука Фатимы»[20], пустые столы. И только за одним спиной к стене сидел посетитель. Пакито Паук.

Усевшись напротив, Фалько вдохнул знакомый запах фиксатуара и розовой воды.

– Добрый вечер, котик, – сказал Паук.

Глаза, выпуклые, точно у какой-то хищной земноводной твари, смотрели внимательно. Перед ним стоял керамический горшок с куриным таджином[21], которым он, судя по всему, увлеченно занимался до прихода Фалько.

– Покушаешь?

– Не хочу.

Волосы у Пакито были тщательно расчесаны на косой пробор и прилизаны ко лбу, чтобы скрыть начинающуюся лысину. На спинке соседнего стула висели непромокаемый плащ болотного цвета и габардиновая шляпа. На нем был легкий костюм-тройка, полосатая, с белым воротничком сорочка и красный в синюю крапинку галстук-бабочка. Салфетку он заткнул за вырез жилета, чтобы не испачкаться.

– Ну, скажи скорей, что ты рад меня видеть, милый…

Фалько улыбнулся. Поглядел на дверь и улыбнулся снова:

– Я рад тебя видеть.

Паук проследил направление его взгляда и скорчил гримасу, скривив губы:

– Неприятности?

– В близкой перспективе.

– Ну, так не сейчас же… Не грусти. Ты позвал меня – и вот он я.

– Спасибо.

– Спасибом не отделаешься. Путешествие было не из приятных: самолет болтало и швыряло, а я сидел на полу среди мешков с почтой… И потом еще на машине из Тетуана пыль глотал…

Он оглядел остатки жаркого, нацепил на вилку немного хлебного мякиша и утопил его в соусе.

– А знаешь, Танжер мне понравился. Эти смуглые мальчики с черными глазищами… И всем прочим… Будоражит, признаюсь тебе, заводит… Так что поручение меня радует.

– Боюсь, времени на развлечения у тебя не будет.

Паук положил хлеб в рот и принялся жевать медленно и вдумчиво.

– Как знать…

– Где ты остановился?

– Здесь неподалеку, в неприметном пансионе… – Он очертил вилкой круг. – Скромненько, как всегда. Убого. Конечно, где уж нам в пятизвездных отелях жить… Мы-то не звезды… у адмиралов в любимчиках не ходим.

– Что он тебе сказал, кстати?

– Буквально?

– Ну да.

– «Этот шалопай жить без тебя не может», – вот что он сказал.

– Я спрашиваю о задании.

Паук принялся рассматривать свои ногти – розовые, отполированные и подпиленные. Руки у него были тонкие, с бледной кожей, и он ежедневно холил их изысканными и дорогими кремами и притираниями. С этими самыми почти по-женски изящными руками Паук, в котором едва ли было больше ста шестидесяти сантиметров росту, одиннадцать лет назад начал в Барселоне карьеру наемного убийцы. Первой его жертвой – потом было еще много других, пока адмирал по рекомендации не взял его в Группу Грязных Дел, – стал Чике дель Раваль, телохранитель лидера анархистов Анхеля Пестаньи: выходя из клуба, Чике получил три пули в голову и одну в спину. Все выстрелы были произведены в упор, все ранения несовместимы с жизнью, как написала газета «Вангуардия» под фотографией человека, лежащего ничком на мостовой в окружении зевак.