Альпийский синдром - Михаил Полюга

Пути было километров тридцать, не более, но первую треть мы ползли и тряслись, будто в разболтанной телеге: дорога пестрела ямами и ухабами, после ночного дождя затянутыми эмульсионной пленкой, асфальт маслился глиняными намывами с обочин, и машина то проваливалась, то едва не юзом скользила. Но на территории Пустовецкого района все тотчас переменилось: на месте ям замелькали свежие заплатки, дорога раздвинулась и повеселела.

– А вот и Кривоножинцы! – перекрикивая свистящий вой двигателя, сверкнул зубами Мирошник и сбросил газ.

Я с любопытством завертел головой. Деревенька как деревенька: хатки, сельмаг, каменная церквушка, на выезде – автозаправочная станция. Ни коз, ни коров, ни коровьих лепех. Только дохлый кот на обочине да наглый ворон над ним. Не тоска, но скука. И все-таки Корнилов зачем-то наврал, что село задрипанное…

На въезде в Пустовец стояла корниловская служебная «Нива». Сам Борис Аркадьевич, поджидая нас, неспешно прохаживался у обочины и длинным прутиком сбивал придорожные лопухи. Сегодня он надел костюм в широкую полосу, напялил черную фетровую шляпу и в этом странном наряде казался важным, величественным и вместе с тем нелепым, в чем-то даже смешным.

– Передайте вашему протеже, – поздоровавшись, сказал я Корнилову, – что завтра во второй половине дня нас будут ждать. Пусть захватит все, что посчитает нужным: документы, счета, договоры, акты. Его допросят, потом пообщаемся в неформальной обстановке. Там тоже считают: дело дутое. Так что пусть спит спокойно.

– Гут! – хлопнул в ладоши Корнилов и подозрительно прищурился. – А вы что же? В гости к Сусловцу собрались? Или ко мне на опохмел?

Я непроизвольно дернул плечами, а Мирошник притворился глухим.

– Ясно. Ну, как говорится, пойдешь направо… Шучу, шучу!

– И тебе не хворать! – не сдержался я, а про себя добавил: «Говорил бы прямо, а то напускает туману. Чем же тебе не по нутру Сусловец?»

В Пустовце мы поехали по длинной, выгнутой, будто хребет динозавра в палеонтологическом музее, улице. Потянулись одноэтажные дома, проходная какого-то завода, булочная с крытым фургоном у входа. Мужичок-с-ноготок в фартуке выгружал из фургона поддоны с хлебом и, выгибая спину, заносил их в распахнутые двери булочной. Едва мы поравнялись, как в окно пахнуло свежим хлебом, и я невольно проглотил слюну, как будто вправду хотел есть.

Затем мы обогнули кольцо с пыльной клумбой посредине, проскочили мост через неширокую речушку и на подъеме завернули в боковую улочку. Здесь был новый микрорайон, застроенный пятиэтажками, и они горделиво воздымались над шиферными крышами уцелевших от сноса частных домов, все торцевыми стенами обращенные к дороге.

– Приехали, – сказал Мирошник, завернул к одной из пятиэтажек и заглушил двигатель.

Я вгляделся и от удивления едва не раскрыл рот: к торцу здания было пристроено нечто о трех этажах, крытое буро-коричневой металлочерепицей, с позолоченным шпилем-башенкой, высокими оконными рамами и голубыми стеклами, переливающимися на солнце розовыми и золотыми отблесками. В недоумении я обернулся к Мирошнику, но тот молча присвистнул и взглядом поманил меня за собой.

– Это как? – все-таки успел спросить я вдогонку. – Кто разрешил? Как такое может быть?

– И не такое может! – хохотнул тот и, как мне почудилось, поглядел на меня со скрытой насмешкой. – Была бы мошна полна… А вот младший брат Сусловца, Геннадий Николаевич. Привет, Гена!

На звук голоса невысокий человек лет тридцати, разговаривавший на крыльце с каким-то здоровяком в защитной униформе цвета хаки, – судя по всему, охранником, поставленным у входа, – спустился по ступенькам к нам навстречу и, глядя с холодным прищуром, поочередно пожал каждому руку. «Будто бандит на стрелке», – тотчас определил я, искоса поглядывая на его серовато-бледное, почти бескровное лицо, подергивающийся уголок рта и нервные кисти рук, готовые каждую секунду стиснуться в кулаки и заняться мордобоем.

Вслед за Сусловцом-младшим мы вошли в дом, изнутри поразивший меня странным сочетанием офисной аскезы и роскоши жилья состоятельного семейства, где ни в чем не привыкли себе отказывать, поднялись на второй этаж и там, в большой светлой столовой, увидели хозяина дома.

Иван Николаевич обедал, сидя лицом к входу. Кожа на его загорелых щеках двигалась вместе с мощными, как у бульдога, челюстями, бегал туда-сюда крупный кадык, рот был ал и влажен, и даже волчьи уши торчали не так сторожко, как во время нашей последней встречи.

– А! – степенно проглотив очередной кусок, он размашистым жестом пригласил нас к столу. – Отобедайте со мной. Верно, Вася привез голодным? – подмигнул он, а когда я водрузил на стол бутылку коньяка, купленную для этого случая в супермаркете, крякнул и потер руки: – О! Какой обед без ста грамм! Но я, с вашего позволения, приму водочку…

– Водочку так водочку! – сказал я, пододвигая свою рюмку.

На столе стоял хрустальный графин, наполовину полный и запотевший в тепле. Ухватив за горлышко, Иван Николаевич изволил налить каждому по полной стопке, хитро глянул – и мы со звоном чокнулись, как три охотника на привале.

– Закусывайте, пока горячее принесут, – кивком указал на стол Сусловец, затем позвал: – Маня! Давай неси суп! – И, встретившись со мной взглядом, с усмешкой добавил: – Мы люди простые, Евгений Николаевич. Селедочка с луком, колбаска, салат из огурчиков-помидоров – просто и питательно. И супец с говядиной. А всякие там деликатесы – омары, устрицы, лягушачьи лапки – не уважаю: никакого толку, одно баловство. Зато селедочка, а?

Появилась Маня с супницей в руках. Супница сверкала великолепным белоснежным фарфором. На дородной, пышущей здоровьем румяной Мане топорщился и нежно похрустывал накрахмаленный фартук. Повсюду – на потолке, на стенах, на паркетном полу, на руках и лицах – плясали солнечные зайчики.

Пока мы с Мирошником звенели ложками-вилками, Сусловец, первым закончивший трапезу, откинулся покатой спиной на спинку стула и, как бы свысока наблюдая за нами, пустился в рассуждения, очень похожие на обыкновенную похвальбу. Я слушал вполуха, поскольку чувствовал себя все более стесненно, неуютно, и запомнил только обрывки смыслов и некоторых несвязных фраз.

– …купил в доме квартиру, другую, потом пристроил офис, пробил в стене двери – и вся недолга. Разрешение? Пусть бы попробовали не дать разрешение! Я, между нами, скупил почти весь город. Завод железобетонных конструкций мой, молокозавод мой, крупорушка, станция техобслуживания, кафе, два магазина – мои. А если все в один момент станет? Тогда городского бюджета как не бывало! Потому как главный налогоплательщик – я! И мне не позволят? Вот им, красавцам! – скрутил он кукиш и обвел им все четыре стены. – А еще вот что…

Тут я едва не подавился налистником, принужден был запить кусок, едва не ставший поперек горла, минеральной водой и невольно пропустил начало следующей фразы.

– …а брат, Генка, он как помешанный: у него в машине всегда ружье. Я говорю: смотри, в кого-нибудь пальнешь… Соблазн всегда есть, говорю ему. А он: люблю, понимаешь, оружие! Верно: у него шашка, охотничий карабин, еще какая-то хрень. Потому как молодой, гормон возбудился и не дает жить. Пусть! Женится – перебесится. Главное, чтоб не заигрался. Верно я говорю, Евгений Николаевич? – Я покивал головой, а про себя подумал: когда-нибудь потом перебесится, а пока возит в автомобиле заряженное ружье, и это – при коротком уме и бешеных дергающихся губах. – А еще у Генки страсть к машинам. Любит погонять с ветерком. На днях задавил козу – вылезла, тварь безмозглая, с обочины на дорогу. Я, конечно, заплатил, мне не жалко, была у человека коза… Но хозяин какой-то… Да! Говорю ему: что за цена? Она что у тебя, золотая? Мекает под гармошку, что ли? Но заплатил, черт с ним! Ссориться с людьми не с руки, у меня большие планы на следующие выборы.