Альпийский синдром - Михаил Полюга

И десяти минут не прошло, как в кабинет, слегка запыхавшись, глядя настороженно и вместе с тем самоуверенно, вошел майор Савенко.

– Здравия желаю! – он с небрежной интонацией пожал мне руку, уселся напротив, забарабанил тугими пальцами по столешнице. – Что за шум-гам, Николаевич? Что такого случилось? До смерти напугали дежурного…

– Германчук где?

– Боится идти. Я за него.

– Ладно, с Германчуком позже. Все равно протокола задержания в деле нет. Или я не прав? Тогда вот что: Иванникова немедленно освободить. Во-вторых, провести служебное расследование, виновных наказать: участкового, опера – кто там отличился? Материалы служебного расследования направить в прокуратуру.

Савенко забарабанил еще сильнее, сжал губы в упрямую складку.

– А может, пусть посидит? До завтра, а? Чуть поднажмем – расколется. Его рук дело, я уверен! А так будет висяк. Вам надо нераскрытое дело? Мне не надо. Мы должны быть заодно – как две руки. Одно дело делаем. – Тут он нагнулся и прошептал со скрытым намеком: – Вы ведь тоже не святой. Если узнают историю с «семеркой»…

– Что?! – злобным свистящим фальцетом выкрикнул я, приподнимаясь и нависая над майором. – Хорошо подумали? А теперь усвойте раз и навсегда и другим передайте: я никогда не был и не буду управляемым. Сегодня могу с вами выпить, завтра, если понадобится, закрою в обезьяннике. Как в песне поется: «Все не так, ребята…»

– Но Евгений Николаевич!..

– Если через пять минут Иванников не будет освобожден, кто-то из вас сядет. За что? За превышение власти или служебных полномочий. В подвале окажется не он – кто-то другой. Время пошло!

У Савенко запрыгали губы, зрачки недобро сверкнули, но он сдержался – лишь непроизвольно сжал кулаки и тотчас укрыл их от греха на коленях.

– Черт с ним, пусть гуляет! Но вы сейчас не правы, Николаевич. Ладно. Скажите бабе, которая в коридоре, чтобы подождала у райотдела: выпустим. Но если окажется, что сельмаг бомбанул этот даун – ее сынок, что тогда?

– Вот тогда и посадим. А пока – что наперед загадывать?!

Савенко досадливо стукнул кулаками по коленям, поднялся и затопал к двери. В канцелярии на какой-то вопрос Надежды Григорьевны он пробурчал нечто нечленораздельное и был таков.

Не прошло и получаса после его ухода, как мне позвонил заместитель прокурора области Бутырский. Судя по голосу, бывший мой одноклассник и приятель был не на шутку сердит и сразу взял быка за рога.

– Что ты там творишь? Скучно тебе, да? Кого выпустил из подвала?

– Менты настучали? Савенко? Шустрый он парень, как я погляжу, – и не хотел – захохотал я. – Выпустил! Незаконно задержанного. Содержался без протокола и, главное, без всяческих оснований в ИВС. А еще раз стукнут – возбужу дело! Если не хотят понимать по-хорошему…

– Ну ты там не очень! Разошелся! Все такой же упертый, – пробурчал Бутырский, не раз битый-колоченный мной в школьные времена, а теперь изредка позволявший повышать голос. – Скажи лучше, когда приезжать на рыбалку? Клев хороший или так себе?

– Иди ты к черту, Андрюха!

– И ты туда же! Так я приеду на днях. У меня такая прикормка есть!..

«Все-таки хорошо, что хоть кого-нибудь можно безбоязненно послать к черту! – улыбнулся я, положив трубку. – А если бы позвонил кто другой, что тогда? Огрызаться, доказывать, что не верблюд? Уйти, хлопнув напоследок дверью? Кому от этого было бы легче? Уж точно не мне! Хм, упертый!..»

Тут я припомнил давний эпизод, когда в бытность свою помощником прокурора поддерживал обвинение в областном суде по делу о нарушении закона о валютных операциях. Статья была по тем временам грозная, дело пребывало на контроле у руководства, хотя, на мой взгляд, яйца выеденного не стоило.

Некоему восемнадцатилетнему недорослю досталось наследство после умершей бабушки – десять золотых пятерок царской чеканки. Горя желанием приодеться, купить магнитофон и пожить на широкую ногу, недоросль начал приискивать покупателей, не особо задумываясь, к чему это приведет. После трех удачных сделок его повязали на четвертой, – иначе и быть не могло в те странные «совковые» времена.

Кроме недоросля, среди обвиняемых оказались старуха-самогонщица, у которой при обыске нашли трехлитровую банку с деньгами под полом, некий дантист сомнительной национальности и еще двое, одному из которых в ходе досудебного следствия поменяли статус обвиняемого на статус свидетеля.

После каждого судебного заседания я должен был докладывать о ходе дела тогдашнему заместителю областного прокурора по фамилии Явтушек – человеку, насмерть испуганному жизнью и вместе с тем жесткому, властному и не терпящему возражений, если имел дело с подчиненными.

– Ну? – спросил он меня перед судебными прениями. – Какова позиция государственного обвинителя?

– Умысла как такового не было, – сказал я. – Так, одно мальчишество. Видели бы вы этого обвиняемого: глист в обмороке!

– Незнание закона не освобождает от ответственности, – воздел палец к потолку Явтушек. – Проси по восемь лет. Каждому. Никаких возражений! Дело политически важное. Станем миндальничать, нас там, – и он еще раз назидательно ткнул пальцем в потолок, – не поймут. Выполняй!

С тяжелым сердцем я поплелся в суд.

– И каковы ценные указания руководства? – поинтересовался у меня перед прениями судья.

– Расстрелять через повешение! – прорычал я и грязно выругался. – Вот же чинуша, вот же перестраховщик! Восемь лет каждому! А?

– А вы как же?

– Красная цена – три года условно. И будь что будет!

По оглашении приговора судья немедля выпустил всех троих из-под стражи.

– Ох! – схватился за сердце Явтушек, когда я докладывал о результатах рассмотрения дела. – Пишите протест! Это неслыханно: всем обвиняемым – условно! По такой статье!..

Я покивал с удрученным видом, но протест не написал.

И вот теперь, припоминая о своем давнишнем упрямстве, неожиданно скорчил смешливую рожицу своему отражению в зеркале и прогнусавил из Козьмы Пруткова: «Звезда упала на заслуженную грудь…»

Как было сговорено накануне, Мирошник заехал за мной после обеда. С непроницаемым лицом он подал мне половину стандартного листа бумаги, упрятанную в прозрачный файл, на которой я разглядел короткую фразу, что зарплата бригаде выплачена, под фразой – печать и подпись неразборчивой закорючкой.

– Письмо, как и обещал, – буркнул он, избегая моего взгляда. – А на горюче-смазочные материалы средств уже нет, уплыли. Ну и чтобы все было ясно, баба эта сквалыжная, не баба, а…

– Сквалыжная или нет, а платить рабочим надо, – наставительно изрек я, пряча письмо в карман пиджака. – Ну, чего стоим? Время не ждет.

– Время – понятие растяжимое, – возразил Мирошник, впрочем, вполне миролюбиво. – По себе знаю: чем больше спешишь, тем вернее опаздываешь. Мало ли что там, за поворотом!..