Элегантность ежика - Мюриель Барбери

По Оккаму, реальны лишь единичные вещи, а существование универсалий — заблуждение. Мир состоит из обособленных предметов, все обобщения содержатся лишь в уме, и предполагать реальность общих понятий значит излишне усложнять то, что объясняется просто. Но так ли это? О какой созвучности Рафаэля и Вермеера размышляла я не далее как вчера вечером? В полотнах обоих художников наш глаз распознает некую единую форму, которой они причастны, форму Прекрасного. И лично я убеждена, что эта форма — подлинная реальность, а вовсе не прием нашего ума, который все классифицирует, чтобы легче понимать, и различает, чтобы воспринимать, ибо классифицировать можно только то, что классифицируется, распределять — только то, что распределяется, объединять — только то, что поддается объединению. Стол никогда не станет «Видом Дельфта», и различие между ними невозможно выдумать, точно так же, как не измыслишь нарочно глубинное сходство, роднящее голландский натюрморт и итальянскую Мадонну с Младенцем. Каждый стол принадлежит некой сущности, которая придает ему форму, и каждое произведение искусства принадлежит универсальной форме, она, лишь она, накладывает на него особую печать. Конечно, мы не можем воспринимать универсалии непосредственно, потому-то многие философы отказывались считать эти сущности реальными: ведь я всегда вижу именно вот этот стол, а не универсальную идею стола, или вот ту картину, а не чистую суть прекрасного. И все же… все же она тут, у нас перед глазами: каждая картина голландских мастеров являет собою воплощение, ее ослепительное сияние, которое доступно нам лишь в частном виде, но позволяет прикоснуться к вечности, к вневременной божественной форме.

Вечность невидима, но мы на нее смотрим.

И что же вы думаете, все это интересует нашу соискательницу философских лавров? Ничуть не бывало.

Коломба Жосс не имеет никакого отчетливого представления о прекрасном и о сущности столов, она исследует теологические взгляды Оккама при помощи вздорных семантических выкрутасов. А самое замечательное в этой затее — это ее изначальная установка: считать философские положения Оккама следствием его концепции всесилия Бога, как будто его философские труды, которым отдано столько лет жизни, — всего лишь второстепенное ответвление богословской мысли. От такого беспардонного подхода в голове мутится, как от дрянного вина, зато он весьма показателен для университетской кухни: если хочешь сделать научную карьеру, возьми какой-нибудь малоисследованный текст поэкзотичней и помаргинальней (к примеру, «Сумму логики» Уильяма Оккама), изврати его явный смысл, раскопай в нем идею, которая самому автору и не снилась (известно же, что подсознательное куда важнее для интерпретации, чем осознанное намерение), перекрои его так, чтобы он подошел под твой оригинальный тезис (будто бы логический анализ основан на учении о всемогуществе Господнем и никак не подкреплен философскими предпосылками), сожги попутно все свои иконы (атеизм, культ разума против культа веры, здравомыслие и прочие штучки, любезные сердцам социалистов), посвяти целый год этой гнусной забаве, паразитируя на рядовых членах общества, которых ты будишь в семь часов утра, и посылай курьера к своему научному руководителю.

Зачем нужно образование, если не для служения? Служения, а не рабской службы, которой так кичатся чиновные лакеи государства, вменяя ее себе в добродетель: смирение в такой службе лишь показное, на деле же — одно честолюбие и спесь. Наблюдая Этьена де Брольи, который каждое утро напускает на себя подчеркнуто скромный вид вельможного слуги, я давно поняла, как велика гордыня этой касты. Нет, все должно быть наоборот: привилегированное положение по-настоящему обязывает. Если ты принадлежишь к узкому, закрытому для посторонних кругу элиты, то должен посвятить себя служению тем больше, чем больший почет и материальную стабильность тебе дает такая принадлежность. Будь я Коломба Жосс, студентка престижной высшей школы с блестящими перспективами, моим долгом было бы думать о прогрессе, о кардинальных вопросах выживания, благосостояния или совершенствования человечества, заботиться о приумножении прекрасного в мире или затевать великий крестовый поход в защиту подлинной философии. Тут нет строгого устава, выбор неограничен, поле деятельности обширно. Философия — не семинария, куда приходят, вооружившись Символом веры, как мечом, и поклявшись следовать единственным путем, как дорогой судьбы. Хотите изучать Платона, Эпикура, Декарта, Спинозу, Канта, Гегеля или хоть Гуссерля? Заниматься эстетикой, политикой, моралью, эпистемологией, метафизикой? Преподаванием, исследованием, культурой, написанием собственных сочинений? Пожалуйста. Важно одно: какова ваша цель? Развивать философскую мысль, способствуя общественному благу, или же погрузиться в схоластику, которая печется лишь о непрерывном самовоспроизведении и задача которой — воспитывать все новые и новые поколения бесплодной элиты, благодаря чему университет превращается в секту.

Сходи к Анжелине —

Поймешь, почему

Сжигают автомобили!

Сегодня произошло нечто необычайное! Я зашла к мадам Мишель попросить, чтобы она принесла нам домой пакет, который курьер должен принести для Коломбы. Это ее диплом об Уильяме Оккаме первый вариант. Руководитель его прочитал и вот теперь возвращал со своими пометками. Самое смешное, что сначала мадам Мишель выставила Коломбу, когда та явилась с этой просьбой и позвонила в дверь аж в семь часов утра. Наверное, здорово ее отшила (привратницкая открывается в восемь) сестрица прискакала злая, как мегера, и давай вопить: консьержка — мерзкая старая дура, да что он себе позволяет, а?! Мама вдруг вспомнила, что в развитой цивилизованной стране действительно не принято беспокоить консьержек в любое время дня и ночи (лучше бы вспомнила раньше, пока Коломба еще не отправилась на первый этаж), но Коломба не унималась и продолжала визг: если даже она по ошибке пришла раньше времени, это еще не значит, что всякая шваль имеет право захлопывать дверь у нее перед носом. Мама промолчала. А я, будь Коломба моей дочерью, влепила бы ей пару оплеух.

Через десять минут сестрица зашла ко мне с медоточивой улыбкой. Вот уж от чего меня воротит. Лучше бы она на меня кричала. «Палома, миленькая, можешь кое-что для меня сделать?» — проворковала она. «Нет», — ответила я. Коломба тяжело вздохнула, явно жалея, что я не ее рабыня — тогда она велела бы меня выпороть и ей бы полегчало, а так изволь терпеть эту сопливку! «Давай услуга за услугу», — предложила я. «Да ты даже не знаешь, о чем я хочу попросить!» — фыркнула Коломба. «Ты хочешь, чтобы я сходила к мадам Мишель», — сказала я. Сестрица так и села. Она так привыкла рассказывать всем, какая я кретинка, что в конце концов сама в это поверила. «Так и быть, я схожу, а ты за это целый месяц не будешь врубать у себя музыку на всю катушку». — «Неделю», — возразила Коломба. — «Тогда не пойду». — «Ну хорошо, — согласилась она. — Скажи этой старой мымре, чтобы она принесла мне пакет от Мариана, как только его принесут». И выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Вот я и пошла к мадам Мишель, а она пригласила меня попить чаю.