Кен - Наталья Андреева

— …Ну и вот. Этот Попов как заорет по телефону: «Я до тебя доберусь!» Представляешь? И я сразу же поняла, что это он убил Женьку, больше некому. Такой гнусный тип! И напугалась страшно. В квартире никого нет, я свет везде включила, но все равно боюсь… Да ты не слушаешь?

— Почти. Еще кофе свари.

Ксения схватила турку, сыпанула туда две чайных ложки ароматного коричневого порошка. Размахивая туркой перед носом Германа, закончила рассказ:

— А Генку все равно отпустили.

— Ты ее на плиту-то поставь, — посоветовал Герман.

— Что? Ах да. Сейчас. — Ксения отвернулась к плите, все еще возбужденная: — Я так рада, что ты пришел! Я тебе в тот вечер звонила, звонила…

— Почему? — Ксения чувствовала его у себя за спиной. Отчего это он сегодня такой нервный?

— Герман, ну к кому я еще могу пойти?

В его дыхании и движениях возникла странная пауза. Ксения внимательно следила за тем, чтобы кофе опять не сбежал. Неприятный запах, когда коричневая пенка на плите подгорает.

— А твой бывший? — услышала она.

— Он просто трус.

— А я?

— Ты… Подожди, не мешай. Еще одну секунду…

— Так что я?

— Лучше бы ты оказался дома в тот вечер, а не Генка. Мне было бы спокойнее с тобой, Герман!

Она обернулась наконец, дождавшись, когда в турке поднимется доверху густая коричневая пена. Он был странно близко за ее спиной и загораживал стол, куда Ксения хотела поставить сваренный кофе.

— Может быть, дашь пройти? — спросила она и услышала вдруг странный стук. — Герман, что-то упало?

— Не знаю.

Он сел за стол, поставил рядышком две маленькие кофейные чашки. Ксения удивилась тому, как он странно на них смотрит. Белые фарфоровые чашечки, почти невесомые, в его больших руках совсем игрушечные. Но как осторожно трогают пальцы хрупкий белый фарфор!

— Люблю красивые вещи. Скажи, разве можно ее разбить?

И потом:

— Человек — странное существо. Ему не живется по законам логики. И все его проблемы в нем же самом. В том, что он не может так запросто взять и разбить хрупкую фарфоровую чашку.

— Да поставь ты ее на место! — не выдержала Ксения. — А то на самом деле разобьешь.

— Тебе ее будет жалко?

— Тебя. Вот ты странный человек, Герман. Интересно, ты влюблялся?

— Не успел.

— А девочки в классе? Какая-нибудь молодая учительница?

— Учительница… Да… Слушай, добрейшее в мире существо, ты кофе-то мне нальешь?

Ксении показалось, что он успокоился. Во всяком случае, курил он осторожно, не сжигая сразу половину сигареты одной жадной затяжкой. Всё-таки они почти год прожили под одной крышей, и Ксения его неплохо знала. Характер, привычки, быстрые перепады настроения. Было непонятно только одно: почему он не исчез из ее жизни сразу же после того, как убили Евгению Князеву? Уже домывая посуду, она услышала, как Герман негромко сказал:

— Интересно, тебе говорили, что ты чертовски везучий человек?

— Останешься? — спросила она, когда ужин был закончен. Мысль об одиноком вечере была страшнее, чем обычная смерть. Каждый раз, засыпая в этой пустой квартире, на огромной постели, Ксения умирала, надеясь на то, что это в самый последний раз.

— Почему нет? — ответил Герман, прислушавшись к мелкому дождику, царапающему снаружи стекла.

После душа он залез к ней под одеяло и несколько минут лежал молча, стараясь случайно не задеть теплое и мягкое чужое тело.

— Холодно сегодня, да? — спросила Ксения. Не услышав ответа, добавила: — И страшно.

— Женькино привидение тебя не беспокоит? — В темноте Ксения угадала его легкую усмешку. Придвинулась, нарушив невидимую границу:

— Можно?

Герман подложил ей под голову руку, другой рукой притянул к себе.

— Черри? А если у нас с тобой сейчас ничего не будет, что ты сделаешь?

— Ничего. Усну.

— А потом? Утром?

— Приготовлю тебе завтрак.

— Странно, но я верю в то, что это правда. Иди сюда.

И она вспомнила наконец, какие у него сладкие губы.

Им всегда было хорошо вместе. Они не старались ни друг для друга, ни для себя. А оттого все, что между ними происходило, не имело ни тени фальши. Ксении не с кем было его сравнивать, кроме как с бывшим мужем. Она понимала, что с Германом все лучше, чем с тем, другим, с той только существенной разницей, что тогда все было по любви. А значит, было все-таки лучше.

Их и нельзя было сравнивать, они жили по-разному и чувствовали по-разному и по-разному сжимали в сильных руках ее мягкое тело. Но и не сравнивать она не могла, потому что и сейчас, с другим, она изо всех сил пыталась найти — и никак не могла — хоть кусочек прежнего счастья. Не было его. Приятно и даже очень хорошо временами было, но ощущение прежнего полета куда-то ушло. Сейчас она не летела, а просто проваливалась в глубокую, душную яму, и там, на дне, вокруг нее кружилось множество приятно покалывающих мелких иголочек, и, втыкаясь в самые чувствительные места, они парализовали разум и волю.

— Тебе хорошо? — хрипло спросил он.

— Да, — шепнула она, хотя мысленно сказала совсем другое: «Заканчивай поскорее». Когда приятные покалывания прошли, терпеть на себе его горячее тело уже не слишком хотелось.

Раньше, по любви, это приносило ей особенное удовольствие, когда муж становился вдруг эгоистом и даже делал больно. Но она была счастлива только уже оттого, что доставляет радость ему. А сегодня не смогла удержаться от очередного глупого вопроса:

— Зачем мы это делаем?

— Не знаю, как ты, а я после этого крепче сплю, — ответил Герман и отвернулся к стене.

А Ксении не спалось. Прошлые ночи она часто просыпалась от страха, а сегодня не хотела отключаться, потому что боялась завтрашнего утра. Герману ничто не мешало найти постель, где ему будут больше рады. А ей также ничто не мешает найти того, кто просто воспользуется ее одиночеством.

«А почему бы ему здесь не остаться?» — подумала Ксения и заснула с мыслью, что надо бы за завтраком об этом у Германа спросить.

…Он молча пил кофе и вопроса словно не услышал.

— Герман, ты можешь не снимать квартиру. Это же так дорого!

— Не дороже денег. А деньги — дерьмо.

— Но ты же нигде не работаешь!

— Ты тоже.

— Я — женщина.

— А я мужчина. Половой признак еще не есть клеймо раба. Я хочу оставить за собой право говорить приятные вещи тем, кто мне действительно приятен.