Паутина судьбы - Валентин Пушкин

Гриша Дьяков авантажно обрисовывал свое плодотворное сотрудничество с несколькими издательствами, куда он регулярно поставлял свои новоиспеченные романы с магическими, мистическими, детективно-фантастическими сюжетами.

– Это как же считать – «постмодернизм»? – спросил Морхинин, разливая принесенную водку.

– Нет, «постмодернизм» – это, например, у Петелина. Про оборотней, гуляющих по современной Москве в виде проституток-лисиц и волков-полковников КГБ, – разъяснял специалист, критик Селикатов, преподающий в филологическом институте. – Или про говорящих насекомых. Или про Чапаева, Котовского, барона Юнгерна и Анку-пулеметчицу в виде гламурной профурсетки. Они перемещаются из революционного Петрограда с матросиками, напичканными кокаином, в монгольские степи, к белогвардейским казакам. Суть в том, что неслыханно авантюрные зигзаги романа проявляются, на самом деле, в стенах психиатрической больницы, в воспаленном сознании одного кокаиниста, психа и убийцы по фамилии Пустота.

– Но ведь нужно иметь совершенно извращенный взгляд, чтобы постигать такие произведения, – попробовал показать себя быстро захмелевший Морхинин, хотя ничего не мог разобрать во всей этой чехарде течений и вкусов.

– Милый мой, чем нежизненнее и изощреннее сюжет, чем он нелепее, тем он моднее, эпатажнее, востребованнее, – распространялся прозаик Капаев. – Например, коммунальная квартира, муж и жена. Живут пошло, глупо, бедно, по-советски. И вдруг необычайным образом появляется человек, который подчиняет себе хозяев, принуждает жену к половой связи с ним прямо при муже и объявляет себя вождем мирового пролетариата, воскресшим с помощью магических средств. Однако этот рассказ Щупатова в Париже премию получил. Знаменитый композитор создал на его сюжет оперу. Старый московский режиссер, «гений оперной режиссуры», поставил эту оперу в Париже на русском языке. Главную партию Ленина пел негр, которому перед началом оперы бинтовали голову, а лоб и макушку натирали парафином, чтоб блестели, как лысина Ильича. Так вот этот Щупатов считается у нас выдающимся.

– Васька Капаев завидует ему до колик в печенке, – шепнул Морхинину Лямченко, доставая резервную бутылку. – Но сам продолжает писать про погибающую глубинку, где мужики и бабы пьют жидкость для промывки автомобильных стекол. И поэтому в головах у них происходит такая отчаянная хреновина, шо бис их разберет: кто с чьей бабой спит, кто шо где ворует и кто из действующих лиц убил собственную ридну маты.

Вмешался поэт Вапликанов и принялся рассказывать в сатирическом ключе, как присутствовал при большом сборище стихотворящих авангардистов и актуалов:

– Особенно дамская часть там отличилась, с навязчивой эротичностью. Половина смысла непонятна, а чувствуется: все про то же самое.

От таких разговоров литераторы разогрелись еще пуще – и давай цитировать модных поэтесс вроде Кристины Баблинской и ее соратниц.

Морхинину вдруг стало жалко красивую Христю, когда Вапликанов прочитал под гогот остальных издевательскую эпиграмму на нее:

– Вот в Америке тебя бы за «негра»… – начал Морхинин сварливым тоном.

– У нас пока за «негра» не трогают. У нас за другое посадить могут, – тонко заметил Селикатов. – А почему ты огорчился из-за Баблинской? Говорят, она родила ребенка, от которого ты, православный христианин, клирошанин правого хора…

– Чего, чего? – протяжно переспросил Морхинин, поднимаясь со своего стула и делая движение, словно хотел отобрать у Лямченко бутылку для драки.

– Отказался, – закончил Селикатов с гонором правдолюбца.

– Дурак ты, а еще студентам преподаешь, – сказал Морхинин, забрал свой кейс и удалился из редакции «Российская литература».

Через неделю в дождливый день Морхинин проходил в сторону Киевского вокзала по Бережковской набережной, рассеянно скользя глазами по витринам и объявлениям. Как с ним уже случалось на его писательской стезе, внезапно он увидел, что у дверей «сталинского» архитектурного комплекса среди объявлений разных невнятных фирм скромно гласит о своем присутствии редакция литературно-художественного журнала «Лефт».

Морхинин вошел в отделанный мрамором вестибюль и обнаружил за столом девушку с тусклым личиком, та оказалась секретарем.

– Вы автор? – скучно спросила девушка. – Тогда вам в ту дверь.

В светлой комнате за двумя массивными столами, свидетельствующими о былой солидности учреждения, сидел молодой мужчина с лицом недоедающего человека и сохранившая благообразие, видная пожилая дама лет под шестьдесят. Они вежливо приветствовали Морхинина и предложили ему присесть в глубокое кожаное кресло. Он положил на стол мужчины рукопись фантастической повести «Венуся».

Спустя месяц, когда среди оголенных деревьев уже полетели с дымного неба белые мухи, Морхинин явился в «Лефт» за ответом.

– Написано мастеровито. Однако журнал – вещь вкусовая. Несмотря на моду, не хотелось бы печатать у нас фантастику, – такое мнение выразил сотрудник с голодным лицом, которого звали Аминей Черняев. – Вот и Викторина Ильинична так считает.

– Может быть, что-нибудь еще найдется? – Пожилая дама улыбалась симпатизирующе.

– У меня с собой рукопись романа «Шестая кулиса». – сказал Морхинин. – Тема театральная с певческим уклоном. А жизнь оперных батраков хора описана, как она есть, со всеми выкрутасами, бедами и унижениями.

Черняев пожал плечами и состроил гримасу сомнения. Однако Викторина Ильинична очень оживилась.

– Давайте ваш роман, – она приняла из рук Морхинина папку с «Шестой кулисой». – Журналу как раз требуется для ближайшего номера крупный план.

Полистав «Шестую кулису», Викторина Ильинична нашла роман оригинальным, интересным и недурно написанным.

Когда Черняев вышел из комнаты по каким-то делам, Викторина Ильинична обратилась к Морхинину с легкой улыбкой. Она поманила его, чтобы он приблизил к ней лицо, и, понизив голос, проговорила доверительно:

– Вы понимаете, успех напечатания романа в «Лефте» зависит прежде всего от нашего главного редактора и директора Александра Степановича Шелковникова. Вам хорошо бы войти с ним в личный контакт. Так сказать, в неформальной обстановке. Если вы не возражаете в принципе, я бы посоветовала принести бутылочку водки и немного закуски…

– Я с удовольствием принесу! – с воодушевлением воскликнул Морхинин, подумав, что ради публикации своего романа готов сколько угодно угощать директора. Хотя бы пришлось самому сесть на хлеб и воду.

– Тогда лучше всего в пятницу, к концу дня, – сказала пожилая дама, удовлетворенно кивая навстречу воодушевлению Валерьяна. – А пока зайдем к Шелковникову. Он уже в курсе по поводу вашего романа.