Так хочет Бог - Андрей Муравьев

Малышев потупил глаза. С Горовым они бы так говорить не посмели. Раз легат папы дал добро на ружья, значит, они угодны богу. А тут разухарились – пахнет им не так!

Но смолчал. Вместе с крестоносцами у них всяко побольше шансов в живых остаться.

Шли хорошо… Быстро.

Убегающие кочевники не успели увести весь табун – спасибо арбалетчикам, ссадившим пастухов. Теперь крестоносцы ехали верхом. Правда, не все в седлах, но это дело поправимое. Не маленькие, телеса до крови не сотрут.

Еще спешили убраться от кочевников. Догадаются, что провели их, что нет за спиной погони многотысячной, развернуться да ударят – мало не покажется. А уж без "колдовских палок"?

Костя попробовал сплюнуть, да нечем. Надо искать водопой, а вокруг ничего, что походило бы на обжитое место. Даже Ашур, на что уж воду чувствовать мастак, и то разводит руками. Хорошо, что не лето.

Малышев еще раз присмотрелся к верховодившему рыцарю. Молодой, даже юный. Наверняка и двадцати нет – пушок на щеках еще в бороду не перешел, а отряд держит твердой рукой. Говорят, из знатного рода, волчонок.

Костя покачал головой. Нравы здешние он уже усвоил. Был бы рыцарь из действительно известного рода, не пошел бы под руку простому рыцарю. И к банниеру, тому кто ведет за собой нескольких рыцарей, не пошел бы. Многие франки кичатся происхождением. И уступить таким хоть толечку своего гонору зазорно и невместно. Известные рода только под командованием королевских особ могут служить, коли честь блюсти хотят.

И все же. Как так у него получилось тюрок провести? Это своим тугодумам пускай про промысел божий рассказывает. Без чар, знаний тайных, такие дела не делаются. Видел он уже такое. Видал и похлеще. Как человек в другого человека превращался, как исчезал. Только были это не совсем люди.

Малышев отвел взгляд, чтобы не выдать себя раньше времени.

Еще один посвященный? Или как их там? Внедрился в отряд, когда выкидывали тела из капища, или с самого начала тут?

Костя почесал заросший подбородок.

Одно хорошо, этому с ними явно по пути. И то, что уговорил остальных забыть про "разногласия" – примета добрая. Только вот выгода его пока непонятная.

Прояснилось все этим же вечером.

…Когда невысокие костры из чахлых кустарников начали редеть, к огню подсел незнакомый кнехт.

Костя уже уложил уставшую мать, проследил, чтобы ратники легли спать с оружием под рукой, сам собирался на покой. И тут гонец.

– Рыцарь Аурелиен желает с вашим раненым другом переговорить, шевалье. Но только без лишних глаз и ушей. Потому ждет там, в степи, – говорил кнехт тихо, но и Тоболь и Гарет проснулись. Костя услышал, как Чуча взводит арбалет.

Кнехт заверил:

– За своих людей не бойся, я за него заложником останусь.

– А ты кто? – уточнил Костя.

Кнехт крутился рядом с молодым рыцарем, но кем ему приводился, Малышев не знал.

– Я его оруженосец.

Малышев степенно склонил голову. Оруженосец за обычного паломника, а Сомохов был даже не из числа воинов. Звучит правильно.

Костя взглянул на Улугбека Карловича. После освобождения он быстро шел на поправку, но все еще предпочитал телегу седлу. Изрядно помяли степняки ученого.

Сомохов кивнул, показывая, что согласен сходить на переговоры.

Малышев поднялся, демонстративно поправил пояс с револьвером, проверил, легко ли меч выходит, сел. Улугбек, кряхтя, начал шнуровать распущенные на ночь одежды.

Тоболь сделал знак, что будет присматривать. Костя повел глазами в сторону футляра с винторезом. Игорь кивнул.

– Так что же ты меня спрашиваешь, оруженосец? Синьора Улугбека ждет твой сюзерен, значит, синьору Улугбеку и предлагай.

Франк пожал плечами и повернулся к археологу.

Тот закашлялся было, потер побитую грудь.

– Хорошо. Я схожу.

Костя недовольно насупился. Ученый даже не посоветовался, хотя видел, что товарищи опасаются. Впрочем, Сомохов уже взрослый. Да и по всему видно, что чует опасность археолог.

Франк ждал недалеко. Сидел на камешке, да ножом палку остругивал. Ни дать, ни взять – на отдых пристроился.

Улугбек Карлович присел рядом.

– По какой надобности звали?

Аурелиен отложил палочку, спрятал нож. Поковырялся за поясом и протянул собеседнику перстень.

– Узнаешь?

Сомохов узнал. У него самого на пальце светился похожий. До того момента, как в плен попал. Теперь серебряная безделушка, видимо, украшает пальцы более удачливого сельджука. Когда-то перстень ему вручил странный призрак, принятый за Бога. Теперь Сомохов знал цену таким явлениям.

Франк протянул перстень, но ученый не взял его в руки.

– Узнаю.

Аурелиен улыбнулся совсем по-детски и начал говорить. Слова языка были незнакомы, но странным образом смысл легко дошел до ученого. "Значит, из этих", – вспомнил он слова мятежного шейха о том, что любой посвященный всегда поймет другого.

– Мой род издревле служил Богу. Истинному Богу, а не кликушам черносутанным, что правят именем Его на землях наших… Род наш всегда был отмечен дарами. Особыми дарами – за службу, за веру. И когда пришло повеление примкнуть к походу, мы были в числе первых.

Он сложил пальцы в сложную фигуру и коснулся груди. Сомохов, даже будь у него такое желание, не смог бы повторить замысловатого плетения пальцев. Франк нахмурился, но говорить не перестал:

– Бог даровал нам свои милости – это так. Но службы требует без колебаний. Потому и хотел я изгнать вас из стана – каюсь, решил, что ваши мечи неугодны Господу. Но, – он понизил голос. – Сегодня ночью было мне виденье, наставившее меня на путь истины. Для вас у Господа есть своя роль и цель достойная. Так что больше от меня вы не увидите ущемлений и обид.

– Какая же цель?

Сомохов вглядывался в лицо собеседника. Вглядывался и не находил там притворства. Или хорошим актером был рыцарь, или в самом деле истово верует в то, что говорит.

– Того не известно мне. Не поведали… Но все мы – пылинки на руках Создателя. И ему лишь известно, какая нам роль уготована.

Прежние слуги забытых богов вызывали у археолога интерес, но их мотивация всегда лежала поверху. Политика, здоровье, успех – выгода для неофитов была всегда. Сначала польза для новообращенного, потом уже служба. Этакий коммерческий проект. Тут же он столкнулся с тем, что давно не видел в глазах тех, кто тайно справлял обряды по позабытым канонам – веру. И веру истовую.

– Как же я выполню то, что должен, если и я и ты… если мы не знаем, что следует делать?