Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

В доме во дворе Вхутемаса жил футурист, «заумник» Алексей Кручёных. Он был маниакальным литературным коллекционером, благодаря чему сохранились творческие автографы многих писателей, включая Катаева. В письме «дорогому товарищу Кручёных» зимой 1922-го Катаев делился с ним «наблюдениями в области звукообраза», в качестве удачного примера переклички созвучий приводя стихи Пастернака и собственное стихотворение «Бриз».

Той зимой, вспоминал Катаев, Велимир Хлебников, «странный гибрид панславизма и Октябрьской революции», жил у него несколько дней в комнате в Мыльниковом, беспорядочно читал стихи, которые, как известно, хранил небрежно и часто терял. «Он благостно улыбался, как немного подвыпивший священнослужитель».

После выхода «Алмазного венца» недоброжелатели пытались поставить под сомнение их знакомство. Тем не менее в альбоме Кручёных, составленном в 1920-е, есть фотография «председателя земного шара», к которой Катаев приписал с будетлянским оттенком: «Встречался с Хлебниковым в 922 году в Москве. Гениальный человек. И еще более гениальный поэт-речетвор. Валкатаев». А в записях Олеши — другое свидетельство: «Я Хлебникова не видел. У меня такое ощущение, что я вошел в дом и мог его увидеть, но он только что ушел. Это почти близко к действительности, так как он бывал в квартире Е. Фоминой в Мыльниковом переулке, где жил Катаев и где я бывал часто. Катаев его, например, видел и именно у Е. Фоминой. Из рассказа Катаева создавалось впечатление, во-первых, человеческой кротости того и все же такой сильной отрешенности от материального мира, что казалось: это идиот».

Надежда Мандельштам вспоминала, как перед самым отъездом из Москвы Хлебников «приходил есть с нами гречневую кашу в Дом Герцена и молча сидел, непрерывно шевеля губами». Она же рассказала о том, что ее муж потащил Хлебникова к Николаю Бердяеву, который в тот момент был одним из руководителей «всероссийского союза писателей», подчеркнуто небольшевистского объединения авторов «старой формации», имевшего тем не менее хозяйственные возможности. «Мандельштам набросился на него со всей силой иудейского темперамента, требуя комнаты для Хлебникова… Представляю себе, как испугался не подготовленный к буре Бердяев. Со слов Мандельштама я знаю, что такого приступа тика, как во время этого разговора, он у Бердяева никогда не видел». В комнате было отказано.

Хлебников покинул столицу и скончался в том же году в селе Санталове Новгородской губернии. Сам же Бердяев в 1922-м же был отправлен из страны на «философском пароходе».

Тогда же Катаев приютил у себя «банду поэтов-ничевоков» из Ростова-на-Дону.

В калужском журнале «Корабль», выходившем всего год и охотно печатавшем писателей «старой формации», появился его рассказ «Восемьдесят пять» с пояснительной сноской «Из эпохи гражданской войны и борьбы с контрреволюцией» — чекист разоблачил чекиста, как оказалось, когда-то агента царской охранки. Именно здесь впервые исподтишка Катаев передал свои предсмертные переживания в застенках: «Он уже видел себя введенным в пустой гараж» и также исподтишка убил героя, словно бы с облегчением, с мучительным, но освобождающим приятием такого финала. По сути, провидчески возник мотив взаимного истребления новых властителей. Катаев как будто бы вновь (и на этот раз тоже исподтишка) пробовал ответить на свой вопрос времен Первой мировой: можно ли превратить ужас в красоту природы, труп в музыку? «Бобров мечтательно курил, устало глядя в окно на приливавший рассвет, и зевал. Стоявший у двери сделал два шага вперед и выстрелил Боброву в затылок… Пороховой дым тонкими ниточками вытягивался в окно, смешиваясь с кисельным запахом лип».

Тем временем он пытался издать книгу.

В мае 1922 года предложил Госиздату сборник рассказов «В осажденном городе». Издательство отдало рукопись критику Петру Когану (уже знакомому с Катаевым, пытавшимся пристроить у него стихи Хлебникова). Коган отозвался одобрительно: «Автор наделен наблюдательностью. Рассказы написаны человеком, пережившим то, о чем он пишет, и потому подкупают той особою искренностью, какая свойственна очевидцам. Автор несомненно талантлив, хотя сюжеты выбирает не грандиозные и неглубокие. Но тем не менее это хотя и миниатюры, но законченные. Достоинство и то, что содержание современно — наша революционная эпоха и события освещены в духе революции». И все же в Госиздате приняли решение рукопись «временно отложить».

Затем Госиздат в лице Михаила Столярова отказал Катаеву в публикации книги сонетов о Гражданской войне «Железо»: «Автор — читатель и поклонник Эредия[28], мастера декоративного сонета. О гражданской войне он пишет только потому, что эта тема любопытная и благодарная. Он зарисовывает ее эпизоды, оставаясь сам равнодушно внимательным наблюдателем».

Столяров жестко отрецензировал и пьесу «Героическая комедия»: «Пьеса Катаева производит то же впечатление, что и сонет его. Только она гораздо слабее технически… Почему она комедия — неизвестно: в ней ровно ничего комического. Это скорей мелодрама на революционную тему. Сын казненного революционерами короля — предводительствует революционными войсками против белых. Устроенный им заговор не удается, приходится спешно снимать королевский плащ… но его уже видела в плаще влюбленная в него «товарищ Анна». Пламенная революционерка, секретарь. Она застреливается — а принц, видя свое поражение, переходит на сторону революции. Все это удивительно «психологично». Добавим к этому, что рабочие представлены как смутный фон… Нет, совершенно неудачная пьеса».

А вот уже сборник стихов, зарубленный в 1923-м:

«Книги, просмотренные политотделом по выходе из печати.

Распространение задержано.

В. Катаев. «Первое, огонь!» Содержание крайне убого. Материал стар, есть нездоровая эротика. Ненужная книжка».

Они называли друг друга Мишунчик и Валюн.

Катаев приходил в комнату в коммуналке в доме на Большой Садовой, том самом, где обосновался Воланд: там Булгаков жил со своей первой женой Татьяной Лаппой, не давшей погибнуть ему от морфинизма и выходившей от тифа. У них всегда можно было получить тарелку наваристого украинского борща и крепкий чай с сахаром внакладку. Сама Лаппа в конце жизни вспоминала: «Пирожков напекла, а пришли Олеша с Катаевым — все полопали». «Нас он подкармливал, — подтверждал Катаев. — У Булгаковых всегда были щи хорошие».

Детский писатель Владимир Левшин, который в начале 1920-х годов был соседом Булгакова по «нехорошей квартире», спросив себя: «Кто у него бывал?» — отвечал: «На моей памяти, чаще всех — Валентин Катаев… С приходом Катаева почти всегда появляется на столе любимое обоими шампанское» и вспоминал, что Катаев в то время продолжал боготворить далекого Бунина, «переводя на него разговор»: «Бунин для Катаева то же, что Париж для Эренбурга».