Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - Трейси Борман

Анна настолько хорошо усвоила французские манеры, язык и обычаи, что придворный поэт, Ланселот де Карль, писал: «Она стала настолько грациозной, что ее невозможно принять за англичанку, но лишь как за истинную француженку»[222]. Все восхищались изысканным вкусом Анны и элегантностью ее нарядов. Она заслужила похвалу искушенного придворного Пьера де Брантома, который замечал, что все модные придворные дамы пытались подражать ее стилю, но лишь она обладала «грациозностью, которая могла соперничать с Венерой». Брантом называл Анну «красивейшей и очаровательнейшей из всех прелестных дам французского двора»[223].

К моменту возвращения в Англию в 1522 году Анна превратилась в красивую молодую женщину. Ее стройная, миниатюрная фигурка делала девушку очень хрупкой. Она обладала очень длинными, блестящими темно-русыми волосами. Но внимание сразу же приковывали ее глаза, очень темные и соблазнительные, «манящие к разговору».

Но Анну нельзя было назвать красавицей в традиционном смысле слова. «Мадам Анна не является одной из самых красивых женщин мира, — писал венецианский посол, который явно не понимал, почему мужчины находят ее столь привлекательной. — Она среднего телосложения, смуглая, у нее длинная шея, широкий рот, не слишком пышная грудь. В ней нет ничего, что могло бы объяснить великий аппетит английского короля. Глаза ее черны и прекрасны и оказывают сильнейшее действие на тех, кто служил королеве, когда она была на троне»[224]. Хотя Анну считали довольно плоскогрудой, упоминание о недостаточной пышности ее груди связано скорее с модой того времени. Идеальная тюдоровская женщина носила мягкое декольте, как на гольбейновских портретах известных придворных дам. Косточки корсета заканчивались ниже линии бюста, чтобы подавлять, а не подчеркивать ложбинку. Застежки располагались сзади или по бокам, что опускало, а не поднимало грудь[225]. У Анны был большой кадык, «как у мужчины», а самой известной ее особенностью был шестой палец на одной руке[226].

Главным достоинством Анны было личное обаяние, стиль и грация, а не физическая красота. Среди множества ее почитателей был (женатый) поэт Томас Уайетт, который замечал, что Анна выглядит «намного более превосходно благодаря своей приветливости и веселости; и… впечатление это еще более усиливается ее благородной фигурой и красотой, в которой умеренность и величие сочетаются так невыразимо прекрасно»[227]. Обаяние, доведенное до совершенства при одном из самых изысканных дворов мира, сразу же выделило ее среди фрейлин королевы — Анна стала фрейлиной в 1522 году. «По поведению, манерам, внешности и остроумию она превосходила их всех», — писал в XVI веке биограф Анны Джордж Уайетт[228]. Если Томас Болейн приставил Анну ко двору, чтобы найти ей хорошего мужа, то его намерения оправдались очень быстро. Сразу же по прибытии Анна привлекла внимание Генри Перси, в будущем шестого графа Нортумберленда. Перси сразу же влюбился в Анну и даже попытался разорвать уже имевшуюся у него помолвку, чтобы жениться на ней. Анна вроде бы отвечала ему взаимностью. Они тайно обручились, по-видимому, весной 1523 года, когда сестра Анны, Мария, была беременна от короля.

Перси был пажом при дворе Вулси. Когда кардинал узнал о его поведении, то сделал ему строгий выговор, поскольку разрешения на брак не дал ни его отец, ни король. Вполне возможно, что король уже и сам заинтересовался Анной и тайно отдал приказ Вулси расстроить обручение. Впрочем, убедительных доказательств этому нет. Лишь в 1526 году Генрих VIII стал уделять Анне серьезное внимание. Получил ли Вулси приказ от короля или нет, но этот поступок сделал его злейшим врагом новой любовницы короля.

В том году, когда при дворе взошла звезда Анны Болейн, Вулси принял ряд подробно прописанных правил по управлению королевским двором. Они получили название «Элтемских ордонансов». Отчасти эти правила были продиктованы желанием кардинала упрочить свое влияние на короля и противостоять растущему влиянию Болейнов.

Главной целью реформ Вулси были личные покои, в которых становилось все больше людей, враждебно относящихся к влиянию кардинала. Среди них был и сэр Уильям Комптон, хранитель королевского стула. Тремя годами ранее Вулси пытался ослабить влияние Комптона на короля, при котором тот находился неотлучно. В 1523 году Вулси отправил Комптона служить на шотландскую границу. Это было самым долгим расставанием Комптона со своим царственным хозяином. Но по возвращении оказалось, что его влияние на короля ничуть не уменьшилось — к вящему раздражению Вулси. В рамках реформ 1526 года Вулси сумел сместить Комптона с завидного поста и заменил его сэром Генри Норрисом, с которым у него сложились более дружеские отношения[229].

Теперь, имея ценного союзника в личных покоях, Вулси еще больше укрепил свой престиж. Элтемские законы делали хранителя королевского стула единственным слугой королевской «спальни и других личных покоев, предназначенных для королевского удовольствия». Чтобы сомнений не оставалось, далее говорилось, что ни один из слуг личных покоев не должен «входить или следовать за его величеством» в этих покоях без конкретного указания монарха[230]. Правила подчеркивали значимость джентльменов личных покоев, указывая, что они — единственные, кому дозволено касаться короля. А вот грумам и слугам не позволялось «приближаться или позволять себе… касаться руками королевской персоны»[231].

Самым радикальным изменением согласно Элтемским правилам было сокращение количества слуг личных покоев с пятидесяти до всего пятнадцати. Вулси утверждал, что это обеспечит приватность короля и избавит его от претензий амбициозных искателей мест. Но всем было ясно, что это всего лишь попытка упрочить собственный контроль над королем. В правилах также поименно перечислялись люди (по большей части приближенные кардинала), которые «будут преданно следовать за его величеством в указанных личных покоях; при этом действовать скромно, почтительно, тайно и сдержанно». Кардинал также приказывал, чтобы эти приближенные не «приближались к его величеству, не предлагали услуг, кроме тех, что его величество захочет им поручить; или, находясь в покоях, не вмешивались в дела, какими бы они ни были». Вулси добавлял, что те, кому посчастливилось служить в этом внутреннем святилище, всегда должны помнить, что «чем выше поднимает их его величество, тем более смиренными, почтительными, благоразумными и услужливыми должны они быть в своих действиях, поведении и разговоре»[232].