Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

– Пьеса слабая, – неожиданно для Таси сказал Михаил, – я нашел немало смешных ситуаций, но глубокого произведения не получилось, – вздохнул он и с любовью посмотрел на томики собрания сочинений Гоголя. – Хотелось бы, чтобы и у меня когда-нибудь вышли такие тома.

– Ведь это Гоголь! – заметила Тася.

– Ну и что? – улыбнулся Михаил. – Он когда-то тоже был молодым, не сразу написал «Мертвые души». Говорят, что у него был замечательный учитель, умница и эрудит. Понял талант своего ученика и развивал его. И вообще рассуждал нестандартно, по каждому вопросу имел свое мнение. За это его выслали в Вятку. А у меня учителем будет сам Николай Васильевич!

– Ты шутишь, Миша?

– Нисколечко, Тася! Когда я сажусь за письменный стол, представляю себя Гоголем. Иначе не прыгну выше своей головы, выше возможностей. Кстати, «Мертвые души» Гоголь написал в Риме, где его не уплотняли, не заставляли регистрироваться в ЧК, не обсуждали на художественных советах.

– Ты снова упрекаешь меня, – насупилась Тася.

– Нет, милая, я действительно не выжил бы в дороге. Ведь я бывший врач и кое-что понимаю в медицине. Нас сегодня приглашают к себе Слезкины. Ждут ребенка. Потом гулять будет недосуг. Пойдем?

– Ага! – с радостью согласилась Тася. После общения с педантичными инспекторами и их скучными семьями она попала в театральный мир Владикавказа, где задержались и не покинули страну одни из лучших артистов. Интересные талантливые люди окружали ее, и, хотя жилось бедновато, владикавказский период остался навсегда в памяти Таси как лучший в ее невеселом и долгом бытии. Михаил преображался в театральных компаниях, шутил наравне с признанными корифеями театра, и, слушая его, попыхивал трубкой Слезкин, и тогда Тасе было непонятно, радуется ли он за молодого коллегу или нет. Выяснилось позже, после «Столовой горы». И Миша не остался в долгу. Он вывел Слезкина в пьесе «Зойкина квартира» в образе авантюриста и проходимца Аметистова, разумеется, не столь грубо и зло, как Юрий Львович его, а всего лишь одной деталью, именно тем, что дворянин по происхождению в 1919 году руководил Подотделом искусств в Чернигове, а к тому же, как известно, до этого и после работал в белогвардейской прессе. Михаил не приклеивал к нему ярлык «метавшегося», понимая, что у Юрия Львовича была семья и писатель все-таки обязан быть над событиями, чтобы потом описать их, а возьми он винтовку в руки и воюй – в любой момент вражеская пуля может настигнуть его. Владимир Галактионович Короленко корил себя за то, что очень много времени в жизни отдал защите обиженных инородцев и поэтому написал меньше, чем мог и хотел. Тася успела изучить характер Михаила до тонкостей, даже по оттенкам голоса могла судить о его настроении и серьезности того или иного намерения. И когда он упрекал ее в том, что они остались во Владикавказе, в голосе его не было суровости и твердости. Вероятно, он мечтал об отъезде за границу, но морально еще не был готов к этому. И для Таси не было неожиданным однажды высказанное им, и довольно уверенно, заявление:

– Пока будем работать здесь. У осетинского народа удивительная тяга к образованию, к познанию жизни. Коста Хетагуров старался пробудить чувство национального достоинства в людях, попавших в тиски чиновничества и дворянства, и вместе с тем не отделял ни себя, ни свой народ от остального мира: «Весь мир – мой храм, любовь моя – святыня, вселенная – отечество мое». И знаешь, Тася, когда вдруг в городе закрыли женскую школу, арбы с приехавшими учиться девушками запрудили улицы. Люди стучали отчаянно в двери школы, девушки плакали, не желая возвращаться в аулы. А поскольку мы остаемся, то неплохо было бы познакомиться с обычаями людей, среди которых живем. У меня есть мыслишка…

– Написать пьесу на местную тему! – догадалась Тася.

– Не знаю, – смутился Миша, – может быть. В репертуаре театра нет ни одного спектакля из жизни осетин. Я один такую пьесу не осилю, не зная ни истории народа, ни даже его обычаев. Помоги мне, Тася, разузнай самые интересные обычаи осетин, свойства их характера, национальную пищу. Ведь мы, кроме лепешек и мацони, ничего не ели.

Тася была польщена предложением Михаила. Она никогда не показывала обиду, что муж не делится с нею своими литературными задумками. Он догадался об этом и однажды заметил ей:

– Не сердись, Таська, плохая примета рассказывать о том, что еще не написано. Потом ты все прочитаешь и увидишь.

Так и случалось. Его фельетоны она прочитывала в газете, а работая в театре, ходила даже на репетиции его пьес.

Тася долго и тщательно отбирала то, что могло пригодиться Михаилу для создания национальной пьесы.

Для этого завела специальный дневник. Вот некоторые записи из него:

«Тяжелобольного знакомые и родственники не оставляют одного ни днем, ни ночью. Чтобы отвлечь больного от болезни, ему рассказывают сказки, играют на фандыре (осетинский вид скрипки) или на небольшой двенадцатиструнной арфе, при этом распевают легенды о мифических героях. В последние минуты жизни больного расспрашивают о покойниках – не видит ли он такого-то, что делает такой-то, не голодает ли, кто его окружает… Такими вопросами они настраивают воображение больного до такой степени, что он начинает отвечать на их вопросы.

Иред (калым) является мерилом достоинства крови. Раз установленный, его нельзя менять произвольно. Расчет производится коровами. Богачи в Нарской котловине брали калым в сто коров.

Вера в загробную жизнь безгранична. Ад (зындон) страшен многими наказаниями. Муж и жена лежат на воловьей шкуре и накрытые волчьей шкурой такой же величины. Муж с руганью тянет шкуру на себя, жена с такой же бранью к себе, и оба никак не могут укрыться. Они всю жизнь ссорились, дрались и не давали покоя соседям.

Далее открывается другая картина. Женщина лежит навзничь, а на ее груди огромные жернова мелют кремниевые камни за то, что она, работая на мельнице, воровала муку из чужих мешков. Невдалеке мужчина из глубокого рва тянет наверх камни и не может донести ни одного – такое наказание он несет за то, что, измеряя участки пашен, себе отмерял больше, чем другим.

Далее виднеется море и посреди его островок, где расположена скорлупа вороньего яйца, которое служит жилищем грешнику, а дверью в него служит отверстие величиной с игольное ушко – он жил на земле замкнуто, ни одного гостя не принял, ненавидел людей, истязал семью и выгнал жену с детьми из дому.

Изо льда торчит голова молодого человека, который часто ходил к жене своего приятеля. Затем виден ледяной замок, в котором на ледяных креслах сидят три старика, каждого бреют льдышкой за то, что в жизни люди доверяли им решать свои дела, а они решали их вкривь и вкось.

Кончается ад (зындон), и открываются картины райского преддверия. Муж и жена лежат рядышком, накрытые заячьей кожей, покрывала хватает в избытке – они свою жизнь провели в любви и мире.

В серебряном замке на серебряных креслах сидят три старика с длинными белыми бородами, у каждого в руке серебряная палка. Эти старики на земле тоже были судьями, но правдивыми, добрыми, честными. Далее видны ворота рая, за которыми все его обитатели благоденствуют».