Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

В юной головке Таси царило смятение. Слишком много мнений было у людей по одному и тому же вопросу, не во всем легко было разобраться. Главное – печатается Михаил. В субботу 15 февраля 1920 года начала выходить газета «Кавказ». В числе авторов были: Ю. Слезкин, Д. Цензор, Е. Венский, В. Амфитеатров, М. Булгаков. «Среди таких фамилий и мой Миша!» – восхищалась Тася. Она знала, что его опекает известный журналист Покровский – родственник по материнской линии. Булгаковеды подвергают сомнению существование этого Покровского. И совершенно зря. О нем пишет, и немало, Юрий Слезкин в повести «Столовая гора», к чему мы еще вернемся. Даже Татьяне Николаевне отказывает память, особенно в части разоблачений книги Девлета Гиреева. «Все, что пишет Гиреев, – ерунда. У Булгакова он на Кавказе тьму родственников нашел. Покровский какой-то… Письмо Покровского, как он Булгакова за границу выманивал…» Память – странное человеческое явление, особенно со временем оно выбрасывает из своей копилки людей ненужных или неприятных. В повести Слезкина Покровский специально приезжает за Булгаковым, чтобы вывезти его за границу, но одного, без Таси. Может, поэтому он исчез из ее памяти. А он существовал – реальный и известный в литературных кругах журналист, редактор «Кавказской газеты» Николай Николаевич Покровский. В газете «Кавказ» помещена его острая и глубокая публицистическая статья под названием «Отписки»: «На отписках строилась вся жизнь России – и общественно-политическая, и экономическая, и государственная. Отписывались и гоголевские Акакии Акакиевичи, и министры, и общественные деятели, и вожди партийных и политических групп».

Михаил ходит по городу в форме врача Добровольческой армии. И хотя красные все ближе и ближе подбираются к Владикавказу, он не теряет надежды на победу Белого движения. Впрочем, как мы знаем из письма его бывшей машинистки, Тамары Тонтовны Мальсаговой, он не расставался с этой формой и после прихода красных. Другой одежды у него не было, его знали как врача Доброволии. И это давало ему право говорить: «Я – врач, я никого не убивал».

«Генерал Мамонтов – надежда Белой гвардии. Он – высокого роста, худой, по-юношески подвижный и стройный, орлиный нос, пронизывающие черные глаза, красивые седины, большие усы. В минуты удовольствия любит покрутить их обеими ладонями. Не курит, не пьет спиртные напитки. Встает рано и до поздней ночи выслушивает доклады, читает телефонограммы. К нему идут по любым делам и находят помощь, защиту. В атаках – всегда впереди. Его несколько раз ранили, под ним убивали лошадь», – пишут о нем 25 августа 1919 года «Донские ведомости», выходящие в Новочеркасске, где расположен штаб генерала. Под портретом Мамонтова, сидящего на лихом коне, можно прочитать воззвание: «Во всех советских газетах и сообщениях беспрерывно повторяется о том, что конница генерала Мамонтова, случайно прорвавшая фронт, окружена советскими войсками и гибель ее – вопрос нескольких дней. Самый главный иуда – предатель (из семьи землевладельцев. – B. C. ) Лейба Бронштейн (Троцкий) называет наш поход храбростью отчаяния и повторяет басни о стальном кольце советских войск, нас окружающих. Троцкий засыпает наши части прокламациями, где говорит, что казаков обманули и завели на гибель генералы и офицеры. Казаки слишком хорошо знают, кто их обманул, видят и слышат слезы и жалобы обманутого и обобранного населения, умирающего от голода. Довольно же вам, граждане, насильно взятые в Красную Армию, слушать подлую ложь предателей. Бросайте винтовки, топите их в реках и болотах, идите по домам, портите их телеграф и железные дороги. Идите с нами, разгоняйте ваши советы и комитеты, бейте комиссаров и коммунистов и не верьте их ложным сообщениям и обещаниям. Им пришла гибель, а не нам, и они погибнут!

Командующий войсками генерал-лейтенант Мамонтов».

Тася в замешательстве – все ближе и ближе к городу доносятся пальба орудий и взрывы. А Мамонтов продолжает свои победные реляции:

«Наши дела идут блестяще, без потерь для себя. Сам Троцкий еле выскочил из-под казаков, потеряв свой поезд и постоянного спутника – любимую собаку (в вагоне-ресторане поезда Троцкого в стаканах не успел еще остыть чай, сам он и его спутники успели скрыться в ближайшем лесу. – В. С. ). Шлем привет, везем родным и друзьям богатые подарки, на украшение церквей – дорогие иконы. Ждем в свои ряды отставших по разным причинам, чтобы вихрем ворваться в Москву и выгнать оттуда врагов русского народа.

25 августа. Станция Грязи. Ген. Мамонтов».

Пришел домой взволнованный Михаил:

– Красные перешли Дон! Развивают наступление на Кущевку и Краснодар! Идут ожесточенные бои…

– И здесь уже слышно, – вздыхает Тася. Михаил растерян. Только началась литературная жизнь, к которой он стремился, и снова наступает неизвестность, к тому же смертельно опасная. Редакция готовит к отъезду свой автомобиль. Булгаков спрашивает у Слезкина:

– А как будет с подписчиками? Ведь внесли деньги около двух тысяч человек!

Слезкин смеется:

– Переживут. А может, драпанут вместе с нами. Я, правда, остаюсь. У меня жена должна рожать… А в общем-то, делать здесь нечего.

Миша взволнован настолько, что не знает, как начать с Тасей разговор об отъезде. Она догадывается о его мыслях.

– Ты забыл, Миша, что я закончила восьмилетнюю гимназию. И я помню изречение Эразма Роттердамского: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а бо́льшая!»

Терек бушевал испокон веков, беря начало из источников и родников с чистейшей водой, зарождавшихся на снежных вершинах Кавказских гор, покрытых девственным снегом. Местные жители привыкли к его грозному рокоту, шуму и треску, поскольку заглушить их было невозможно. Вероятно, когда-нибудь найдутся инженеры и ученые, использующие горную буйную стихию на благо народа, но пока никто не посягнул на этот водный поток, готовый смести на своем пути любые плотины и иные более крепкие сооружения.

Тася долго не могла привыкнуть к грохоту буйного потока, особенно после плавной и широкой Волги, готовой принять в свои теплые объятия купающихся людей и даже большие пароходы. Волга покорно служила людям, а Терек был норовист и вспыльчив. Приехавшему издалека человеку было трудно уснуть от грохота воды, и ему казалось, что он за день уставал более, чем за час пребывания дома. Поначалу то же самое представлялось Тасе. Лишь на окраинах города она была освобождена от неистового буйства Терека, но порою ее тянуло к этой экзотической бурной реке, которая ее и восхищала и пугала.

Местные жители любили свою реку, наверное, стремительным движением воды напоминавшую их бурную жизнь. К тому же в истоках ее, в горах, остались жить их сородичи, в основном – пожилые люди, разводившие стада овец. И в двадцатых годах большевикам было нелегко добраться до горских осетин, и те жили неплохо, и их дети и внуки, переселившиеся и выросшие в городах, существуют на деньги отцов и дедов вполне зажиточно.

Михаил упрекал Тасю в том, что она не вывезла его из Владикавказа вместе с госпиталем белых, но обвинение это возникло не сразу после его выздоровления. Михаил интуитивно чувствовал, что писатель должен жить среди своего народа, познать его судьбу, мысли и надежды, особенно во время первых литературных шагов. Он надеялся стать писателем в России, не представляя себе, как воздействует на творца тоталитарный режим. Проситься за границу он стал значительно позднее, убедившись, что написанное им, особенно то, что было наиболее ему дорого, отняло множество душевных сил, не скоро увидит свет, особенно при существующем строе, казавшемся незыблемым. Трагедию Булгакова глубоко может прочувствовать только человек, пытавшийся всем своим существом принести благо людям, но жестоко за это наказанный.