О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий - Жан-Мишель Генассия

– Что ты здесь делаешь?

– А как по-твоему?

– От Лены известия есть?

– А как получилось, что ты в курсе?

Она не отвечает, глядя на меня с вопросительным видом. Я продолжаю:

– Нет новостей – уже хорошая новость.

– Очень смешно. После всего, что случилось, тебе бы не следовало приходить сюда.

– Правда? И почему же?

– Каролина сказала, что ты смертельно обижен на Лену. Значит, ты ничего не понял.

– Чего не понял?

Она влезает на табурет и наклоняется ко мне:

– Вообще-то, я не должна тебе все рассказывать, мне бы следовало подождать, пока до тебя самого дойдет, но ты либо слишком тупой, что вполне вероятно, либо слишком молод, а сейчас еще и слишком потрясен, чтобы разобраться в одиночку. А я не могу больше видеть, как ты тычешься впотьмах, тебе пора переходить к следующему этапу.

По моим глазам она заметила, что я ничего не понял в ее тарабарщине.

– Прости, что приходится излагать мои выводы так жестко, но ты представляешь собой довольно интересную разновидность эдипова комплекса. Ты пытаешься обольстить свою мать. Несмотря на твою андрогинность[72] и все, кем ты себя считаешь, ты вовсе не толерантен по отношению к женскому полу. На самом деле тебе всегда претила гомосексуальность матери, и, гуляя с лесбиянками, это с ней ты стремишься переспать, чтобы вернуть ее на правильный путь гетеросексуальности. В действительности ты никогда не принимал гомосексуальность Лены, и ты борешься с нею таким способом.

– Ты спятила!

– Открой глаза, Поль, это с ней ты хочешь заняться любовью, пусть даже ценой безумного риска – что тебя застукают, унизят, выставят на посмешище. Это ее ты ищешь ночами в таких клубах. И наконец, именно ей ты хочешь отомстить за то, что она устранила твоего отца, заменила его и обратила в ничто.

Я закрываю глаза.

В голове проносятся забытые мысли, неуслышанные ответы, кривые улыбки, враждебные лица, сталкиваются, переплетаясь, музыкальные фразы. Горячая волна затопляет меня. И чертовы мурашки по коже. Мелани кладет руку на мою. Эта зараза права.

Game over[73].

– А дальше что? Броситься под поезд в метро? Сделать операцию?

– Ты должен примириться с матерью, а не пытаться трахнуть ту, которая ее замещает.

* * *

Я не знаю, какое будущее ждет Мелани, откроет ли она новый путь в науке, более быстрый и прямой, как она утверждает, станет ли признанным психоаналитиком или закончит где-нибудь на запасном пути. Но мне она оказала чертовски большую услугу, избавив как минимум от двадцати лет хождения по психоаналитикам и кучи сожалений, как у других, которые в конце курса лечения причитают: «Если бы я знал все это раньше, я бы поступил совсем по-другому». Она действовала быстро и не очень ортодоксально, но с невероятной эффективностью. И я вечно буду ей признателен. Не знаю, переспим ли мы в дальнейшем, вполне допускаю, по проблемам переноса[74] она занимает чисто эпикурейскую позицию, не лишенную своей прелести. Только раз живем, верно? А еще может быть, что Мелани, зная большую часть моей жизни и то, как я мучаюсь сейчас, захотела избавить меня от блужданий, от самобичевания и протянула спасительный шест.

* * *

Вот уже шестнадцать дней, как Лена и Ясмина исчезли. Или семнадцать. Какая разница. Вчера мы нашли в почтовом ящике вызов в комиссариат, адресованный Лене. Мы не стали его вскрывать. Возможно, это из-за пропущенного ею контрольного визита. Стелла предупредила Натали. Та ответила, что встретится с судьей и расскажет ему правду, просто-напросто, похоже, это лучший способ защиты, и если хоть немного повезет, он не станет выписывать повестку. Натали также отправила Лене сообщение, напомнив об ее обязательствах и надеясь, что это заставит ее как-то отреагировать и объявиться.

Я только что обошел четыре «Макдоналдса» за три часа и молился о выздоровлении коллеги, потому что достиг порога насыщения и больше не мог видеть клиентов, с радостными лицами жующих свою резину. Я позвонил Марку сказать, что выдохся, и он пообещал, что на следующей неделе я вернусь к привычному ритму. Будь я человеком ответственным, я бы зашел еще в один, но я был сыт по горло и отправился домой. Едва я закрыл за собой входную дверь, как раздался телефонный звонок. Я подошел, думая, что это Натали, но услышал незнакомый женский голос:

– Здравствуйте, это дом мадам Элен Мартино?

– Да.

– Можете ли вы сказать, кем ей приходитесь?

– Я ее сын.

– Позвольте представиться: я Мари Лекоз, старшая медсестра службы интенсивной терапии Госпитального центра в Булонь-сюр-Мер[75]. К нам только что поступила ваша мать.

– Что с ней случилось?

– Проблема с сердцем. Довольно серьезная. Вы должны приехать как можно скорее.

– Я могу с ней поговорить?

– Сейчас она спит. Вы должны приехать. Срочно.

Я тут же позвонил Стелле, попал на автоответчик, не захотел ее пугать, только попросил перезвонить мне. На Северном вокзале я успел на скоростной поезд, снова попытался связаться со Стеллой, опять автоответчик, я был более настойчив и сказал, что это срочно. Оставил еще одно сообщение по дороге и еще одно, когда приехал в Булонь, через два часа с четвертью. Была половина седьмого, когда я добрался до госпиталя, который показался мне огромным, с его выстроившимися друг за другом служебными зданиями, окруженными зеленью. В регистратуре дежурная направила меня на пятый этаж. Сестринская располагалась напротив лифта. Полноватая женщина печатала за компьютером и не стала отрываться, когда я зашел в комнату. На ее бейджике было написано: Мари Лекоз. Она подняла голову.

Мне не пришлось представляться.

* * *

Лена спит в желто-зеленой палате, последней в конце бесконечного коридора, голова ее немного откинута, к левой руке подсоединена капельница и трубка, провода от которой ведут к монитору, где горят мигающие лампочки и какие-то диаграммы, на левом указательном пальце у нее клипса датчика. Она в темно-синей пижаме, неподвижная, бледная, почти белая, ее татуировки кажутся черными. В правом окне виден небольшой лесок, а в левом за полосой старинных зданий угадывается море. Медсестра проверяет аппараты, меняет настройку капельницы.