Последнее прощай - Фиона Лукас

будет рассказывать ему о своей жизни, но от этого расстояние между ними не сократится. Рискуя перерасти в пропасть.

Ведь вот она теперь — цветущая. Ожившая.

И вот он — застрял в этом чертовом кресле. Причем не сказать даже, что оно было особенно красиво. В сиденье лопнула пружина, подлокотники износились.

— А у вас такое было? — поинтересовалась она. — На вашем пути преодоления горя вы когда-нибудь… не знаю, как бы это сказать… у вас когда-нибудь возникало чувство, что надежда еще есть, что однажды жизнь снова наладится? Не как прежде, конечно, но просто станет лучше, чем было?

Броуди тщательно подумал, прежде чем ответить:

— Несомненно, случалось, что мне становилось легче, чем в другие периоды, — он вовсе не собирался посвящать ее в то, что уже настолько привык чувствовать внутри себя пустоту, что вроде как свыкся с ней.

— А это было что-то вроде мгновения, как у меня, или какой-то более длительный процесс?

— Это было не так… — Броуди заерзал в кресле, — кардинально.

И, не давая ей шанса продолжить допрос, он опередил ее:

— Ну так что, вам кажется, может выйти из этого «мгновения»? Какие грядут изменения?

Она вздохнула:

— Не знаю. Знаю только, что временами я одновременно могу быть счастлива и бояться, на что-то надеяться и при этом быть подавленной. Будущее может иметь свет, а не только сплошную тьму, но отчего-то меня это немного пугает.

Броуди улыбнулся. Как она хорошо сказала.

— Это и есть жизнь, не так ли?

— Должно быть, так… — она умолкла, и он понял, что она о чем-то задумалась. — Вы правы — на пути вперед мне нужно меняться. Вот пока мы с вами говорим, я осознала, что это касается и моей работы. Пару месяцев назад Габи что-то говорила о том, что мне она не нравится, а я почему-то не восприняла ее слова всерьез.

— Вы собираетесь искать новую работу?

— Да, — ответила она, и голос ее прозвучал весьма решительно.

— Какую?

Она рассмеялась:

— В этом-то и дело! Думаю, я разобралась, что не хочу оставаться на прежней работе, но пока не решила, чем хочу заниматься вместо нее. Я, пожалуй, посмотрю, какие есть варианты, и подумаю, что мне приглянется.

— Хорошее начало, — заметил он.

— Да, — снова сказала она — все так же твердо и уверенно и так не похоже на то, как она звучала тогда, в новогоднюю ночь, когда он впервые услышал ее голос.

Разговор был уже окончен, а Броуди все думал, размышлял над тем, как Анна изменилась, какого достигла прогресса.

«А ты тем временем просто топтался на месте, — рассуждал тонкий голосок в его голове, — стагнировал. Когда речь заходит об Анне, так у тебя вечно готов отличный совет, но где же вся эта мудрость, когда дело касается твоей собственной жизни?»

Его взгляд скользнул по покоившейся на его столе книге — той, которая рассказывала про панику и агорафобию. Вот уже пару месяцев он пытался четко следовать всем ее рекомендациям, и он совершенно не работал… кажется. Быть может, не получалось, потому что он действовал в одиночку. Но он настолько привык, что сам способен на все, что ему и в голову не приходило попробовать другой путь.

«Ну и что же ты собираешься делать, а? Осмелеешь, как Анна, или так и будешь просиживать в этом кресле, пока не врастешь в него окончательно?»

«А вот это, — подумал Броуди, — очень хороший вопрос».

Часть 2

Глава 27

Лето медленно затухало, теплыми днями и ясным небом благословляя начало сентября. Анна размышляла о своих беседах с Броуди и Габи. Какой она хотела видеть свою жизнь? Она без конца прокручивала в голове эту мысль, рассматривая ее со всех сторон, но до ответа было по-прежнему далеко.

А внутри нее разгоралась жажда, стремление к чему-то большему, но, как только дело доходило до выяснения, к чему именно, на ум ничего не приходило. Так, не имея ни малейшего представления о собственном будущем, которым можно было бы руководствоваться, она оказалась в тупике.

Она зарегистрировалась на нескольких сайтах по поиску работы. Некоторые предложенные вакансии казались интересными, но она так и не сподобилась заполнить онлайн-заявку. Ей не хотелось идти по ложной дорожке; не было смысла менять одну не приносящую радости работу на другую. Пока не решит, чем же заняться дальше, она вполне может оставаться в «Сантехнике и отоплении Сандриджа».

Может, она просто не была готова к таким серьезным переменам? Прошло почти три месяца с тех пор, как она побывала на гоночной трассе, и ее не покидало ощущение, что с того дня все перевернулось вверх ногами, хотя в целом жизнь оставалась прежней. Казалось, будто ее сознание и эмоции встряхнули, взбаламутили, словно хлопья в снежном шаре, и теперь нужно ждать, пока все уляжется и придет в норму.

Но это не было плохо, потому что появились и хорошие признаки, весенние побеги после ее затянувшейся эмоциональной зимы, явления, которые — она уже и забыла — когда-то являлись частью ее жизни. Она заметила, что стала больше смеяться, хотя и плакать тоже стала больше. Время от времени и с явным неудовольствием — когда думала о своей свекрови.

Гейл. Ну что ей было делать с Гейл?

Тереза предпринимала попытки установить перемирие, но Анна не была готова извиняться. Она понимала, что ее поведение оставляло желать лучшего, но при этом также понимала, что если пойдет и начнет пресмыкаться перед Гейл, то ее свекровь чопорно примет ее извинения, но брать ответственность за свои грехи не станет. Взрыв Анны в «Синнамон-кафе» случился не в вакууме.

Были и другие причины… Теперь Анна видела, что слишком сильно привязалась к прошлому. Начав постепенно его отпускать, она чувствовала себя брошенной на произвол судьбы.

В этом и заключалась проблема Гейл. Она прочно обосновалась во мраке, из которого Анна так отчаянно пыталась выбраться. Иногда Анне даже казалось, что в этом и крылась причина нежелания общаться. Это чувство свободы было таким непривычным, таким свежим. Может, она боялась его потерять, боялась, что Гейл снова затянет ее обратно?

Единственной константой в ее море перемен был Броуди. Теперь они общались по меньшей мере четыре-пять раз на неделе. И несмотря на еще несколько просьб со стороны Анны, до звонка по «Фейстайму» дело так и не дошло. Не то чтобы Броуди наотрез отвергал эту мысль, скорее казалось, что это просто никогда не случится. Может, у Броуди не ладилось с технологиями. Или причина крылась в каких-нибудь стеснениях по поводу внешности, кто знает? Она