Пожалуйста, позаботься о маме - Кун-Суук Шин

В комнате, где я сложила книги Чи Хон, которые она прислала перед отъездом в Японию, тоже очень холодно. И книги кажутся промерзшими насквозь. После того как она прислала сюда книги, эта комната стала моим любимым местом в доме. Когда я чувствовала приближение головной боли, то приходила сюда и ложилась. Поначалу казалось, что мне становится лучше. Я не хотела рассказывать тебе, что страдаю от сильных болей. Но когда я открывала глаза, боль возвращалась, набрасываясь на меня с удвоенной силой, и я не могла даже готовить для тебя, но я не хотела, чтобы ты видел меня немощной. И от этого очень часто чувствовала себя одинокой. Я заходила в комнату с книгами и ложилась на пол. Однажды, сжимая пульсирующую от боли голову, я пообещала себе, что прочитаю хотя бы одну книгу, которую написала Чи Хон, прежде чем она вернется из Японии. И я начала учиться читать, по-прежнему держась за голову. Но я не смогла закончить обучение. Как только я начала учиться, мое состояние резко ухудшилось. Я чувствовала себя ужасно одинокой, потому что не могла рассказать тебе, что пытаюсь научиться читать. Это задело бы мою гордость. Я пыталась научиться читать, чтобы не только самостоятельно прочитать книгу дочери, но и написать прощальное письмо каждому члену нашей семьи, пока еще в состоянии ясно мыслить.

Ветер, какой сильный ветер. Во дворе разыгралась настоящая снежная буря.

Летние вечера, когда мы вытаскивали жаровню и готовили маньтоу[6], были самым замечательным времяпрепровождением в этом дворе. Хун Чол собирал компост и разводил огонь, чтобы защитить нас от комаров, а младшие дети заваливались на лежак и ждали, когда я закончу готовить маньтоу в котелке на жаровне. Приготовив целый котелок булочек, я выкладывала их на плетеный поднос, и множество рук в один момент расхватывали их. Дети съедали булочки гораздо быстрее, чем я их готовила. Подкинув дров в огонь, я наблюдала, как дети все вместе располагались на лежаке в ожидании новой порции булочек, и мне делалось немного страшно. И как они могут столько есть! И хотя горел костер, комары постоянно впивались в мои ноги и руки и сосали кровь, а когда стемнело, дети съели все булочки, но не насытились и ждали, когда я приготовлю еще. В иные вечера, дожидаясь булочек, дети по очереди засыпали, сбившись в кучу на лежаке. Пока они спали, я складывала готовые булочки в корзину, накрывала ее и оставляла рядом с лежаком, а сама шла спать. На рассвете маньтоу слегка черствели, пропитавшись утренней росой. Проснувшись, дети открывали корзину и с аппетитом уплетали булочки. Поэтому мои дети до сих пор любят холодные, слегка затвердевшие маньтоу. Бывали когда-то такие летние ночи. Удивительные летние ночи, когда звезды ярким дождем проливались с небес.

Бродя по улицам, я ничего не могла вспомнить, и в голове стоял сплошной туман, но я очень скучала по этому месту. Ты не представляешь, как сильно я скучала по этому двору, крыльцу, цветнику, колодцу. Побродив немного, я садилась на землю и рисовала в пыли образы, возникающие в голове. И это был мой дом. Я рисовала ворота, цветник, полку с глиняными горшками, крыльцо. Я не могла вспомнить ничего, кроме того дома, что был здесь прежде и который давно исчез, с традиционной кухонькой и задним двориком, затененным широкими листьями подбела, и сарай рядом со свинарником. Голубые оцинкованные ворота с двумя дверьми, на которых облупилась краска. Ворота того дома, с маленькой дверцей, вставленной в левую половину, и с почтовым ящиком на правой двери. Я помню всего несколько случаев, когда обе двери в воротах открывали одновременно, но маленькая дверца с деревянной ручкой всегда была распахнута. Мы никогда не запирали ее. Даже если нас не было дома, соседские дети входили во двор через маленькую дверку в голубых воротах и играли там до заката. В оживленный сельскохозяйственный сезон моя маленькая дочь приходила из школы, забиралась на велосипед, стоявший в пустынном дворе под хурмой, и крутила педали. Возвращаясь домой, я находила ее сидящей на крыльце, и она с радостным криком бросалась ко мне в объятия. Когда мой второй сын сбежал из дому, я оставляла для него еду в самом теплом углу комнаты и не закрывала обе двери в воротах. Когда кто-то споткнулся о миску с рисом и опрокинул ее, я снова поставила ее на прежнее место. Просыпаясь посреди ночи от сильного ветра, я тут же выходила к воротам и подпирала двери тяжелыми камнями, чтобы они не захлопнулись. Я чутко прислушивалась к малейшему шуму, который издавали ворота.

И шкаф тоже совсем замерз.

Двери его даже не открываются. Но он, скорее всего, пуст. Когда у меня начались невыносимые головные боли, я хотела пойти к тому человеку, которого уже очень давно не видела. Я думала, что, возможно, мне станет лучше. Но я не пошла. Подавила желание увидеть его и продолжила заниматься привычными делами. Я чувствовала, что приближается тот день, когда я уже ничего и никого не смогу узнать, мое сознание окончательно оцепенеет, и вот тогда я стану абсолютно беспомощной. Я хотела привести в порядок все свои вещи, пока была еще в состоянии узнавать их. Одежду, которую я уже давно не носила, но все никак не могла выбросить, я завернула в кусок ткани и сожгла в поле. То самое нижнее белье, купленное Хун Чолом на первую зарплату, десятки лет лежало в шкафу, даже бирки сохранились. Когда я сжигала эти вещи, моя голова болела настолько сильно, что, казалось, вот-вот расколется надвое. Я сожгла все, кроме подушек и одеял, которые могли понадобиться детям, когда они приедут домой на праздники. Я сожгла хлопковые одеяла, которые соткала для меня мама, когда я вышла замуж. Я достала вещи, которые принадлежали мне долгое время, и снова внимательно осмотрела их. Вещи, которые я берегла, и посуда, которую хранила, чтобы подарить старшей дочери, когда она выйдет замуж. Если бы я знала, что она не собирается замуж, то отдала бы эти вещи младшей дочери, у которой уже есть муж и трое детей. Но я наивно полагала, что должна подарить посуду именно Чи Хон, потому что уже давно решила это сделать. Я помедлила, а затем вынесла посуду во двор и разбила вдребезги. Я знала, что настанет день, когда я уже ничего не смогу вспомнить. И прежде чем этот день настанет, хотела самостоятельно решить судьбу всех своих вещей. Я ничего не хотела оставлять после себя. На дне буфета тоже ничего не осталось. Я разбила все, что было возможно, и закопала осколки.

В том промерзшем насквозь шкафу осталась единственная зимняя вещь — черная норковая шуба, подаренная младшей дочерью. В тот год, когда мне исполнилось пятьдесят пять, я потеряла аппетит и не хотела выходить из дому. Я погрузилась в тоску и постоянно раздражалась и ворчала, испытывая отвращение к себе самой. Мне казалось, что мое лицо покрыто отвратительными морщинами. Меня преследовало ощущение, что изо рта у меня плохо пахнет, и потому целых десять дней не говорила ни слова. Я пыталась гнать от себя плохие мысли, но тоска и уныние не оставляли меня в покое. И хотя зима была в самом разгаре, я постоянно мыла руки холодной водой. И вот однажды я отправилась в церковь. Я остановилась в церковном дворе и склонилась перед статуей Богоматери, держащей на руках своего мертвого сына. Я хотела помолиться и попросить ее дать мне силы справиться с тоской, которую уже была не в силах терпеть, попросить ее сжалиться надо мной. Но затем я одернула себя, подумав, как могу я еще о чем-то просить женщину, держащую на руках мертвого сына. Во время мессы я заметила впереди в толпе женщину в черной норковой шубе. Меня словно притянула к себе нежная мягкость меха, и я тихо зарылась в него лицом, не отдавая себе отчета в том, что делаю. Мех норки, словно весенний ветерок, нежно ласкал мое морщинистое лицо. Слезы, которые я так долго сдерживала, градом покатились из глаз. Женщина поспешно отошла в сторону, почувствовав, что я прижимаюсь лицом к ее шубе. Вернувшись домой, я позвонила младшей дочери и попросила ее купить мне норковую шубу. Тогда я заговорила впервые за десять дней.