Томас Дримм. Время остановится в 12:05 - Дидье ван Ковелер

– Не отвечайте на провокации! У нас ненасильственная, сидячая демонстрация! Я повторяю – ненасильственная! Нас защищает закон о пассивной свободе слова! Не нарушайте закон! Они только этого и ждут!

Мы выходим из машины у башни Победы. Торопливо шагаем вдоль палаток, на которых люди, выброшенные на улицу за бедность, установили почтовые ящики со своими именами и номерами квартир, где когда-то жили. Учитывая, как много людей ютится прямо на тротуаре, Бюрли должны быть среди немногих, кто еще может вносить арендную плату.

Лифт, где зеркала разрисованы граффити с черепами, поднимает нас на сороковой этаж. Я направляюсь к единственной двери, которая не перегорожена бетонными блоками. Звоню. Тишина. За дверью ни звука. Мать отталкивает меня и давит пальцем на звонок, будто это автомобильный клаксон. Я выглядываю в окно вестибюля и вижу, как внизу на площади корчатся и падают манифестанты. Их травят газом, или они получили в чипы электрический сигнал с парализующим кодом. К тому же их раскидывают в разные стороны водометы, и только самые молодые могут им противостоять. Я с ужасом смотрю на груду тел, которая под давлением струи катится в сторону грузовика.

Дверь наконец открывается. На нас напряженно смотрит женщина без возраста с покрасневшими глазами в черном обтягивающем платье.

– Николь Дримм, – сухо представляется мать. – Вы бросили трубку во время разговора.

У женщины начинают дергаться губы, она судорожно вздыхает и вдруг, отвернувшись, разражается слезами. Потом медленно поднимает листок бумаги, зажатый в пальцах, и читает, всхлипывая:

– «После того… как меня унизили, переведя… в категорию „Д“… я больше… не хочу… жить… Прошу прощения у всех… кого люблю…»

Она опускает руку с письмом и произносит:

– Вы убили его, мадам.

И уходит вглубь коридора.

Мать поворачивает ко мне испуганное лицо.

– Вот чёрт, – говорю я тихо.

Она отпускает мне увесистую оплеуху и идет за госпожой Бюрль.

Я встречаюсь взглядом с Керри, которая вышла в коридор, и чувствую, что бледнею, несмотря на то что щека у меня горит.

Я слышу собственное бормотание:

– Керри, это я… Томас Дримм.

Девушка кивает без малейшего удивления. Она узнала меня, так же как я ее. Хотя я сегодня на пятнадцать килограммов худее. А Керри – всё та же. С тем же выражением достоинства и грусти на лице. И с тем же планшетом через плечо.

Запинаясь, я с трудом говорю:

– Не понимаю, Керри… он всё-таки умер?

Она пишет на экране:

– Тебя это удивляет?

– Это была техническая ошибка моих подчиненных, госпожа Бюрль. Приношу вам свои соболезнования. Я немедленно переведу его в категорию «Б» и оформлю вам право на досрочную пенсию задним числом, чтобы вы получали ее как за потерю кормильца.

Пока мать утешает вдову, за стеной я шепотом оправдываюсь перед Керри:

– Я сделал всё, чтобы предотвратить это, клянусь тебе… Скажи что-нибудь.

Она со скорбным видом рисует двоеточие и круглую скобку. Я отодвигаю планшет и напоминаю, что в реальности № 2 смерть отчима вернула ей дар речи.

Керри сжимает губы и опускает глаза. Я беру ее за руку. Она высвобождается. Я настаиваю:

– Ну давай же, не молчи. Попробуй говорить, Керри. Сейчас или никогда!

Девушка поднимает голову, и по ее глазам я вижу, что она принимает вызов. Керри приоткрывает рот. Делает усилие. Ничего. Еще раз. Но из горла вырывается только хриплое шипение. Похоже на воду, которая стремится вернуться в трубопровод после отключения.

– Пока… никак, – с трудом выдыхает она мне в ухо.

И продолжает кончиками пальцев на сенсорной клавиатуре:

– Не хочу начинать при матери. Мне нечего сказать той, которая никогда не хотела меня слышать. Потом, когда я заговорю, это будет специально для тебя.

На экран планшета падает слеза. Я стараюсь не смотреть на Керри, чтобы тоже не расплакаться. Я же мужчина… Но потом всё-таки поднимаю глаза. Так трогателен ее вид отважной воительницы! Беззащитной, но стойкой. Она как Бренда моего возраста и роста. Бренда, созданная специально для меня.

Но сейчас не время для таких мыслей. Вернемся к делу.

Спустившись на землю, я сую руки в карманы и объясняю яростным шепотом:

– Не понимаю, почему Бюрль на тебя набросился после того, что я ему сказал! Я позвонил ему ровно в полночь, говорил не прямо, намеком, но он отлично всё понял!

Керри отступает на шаг и пишет:

– Что ты ему сказал?

Я стараюсь повторить свои угрозы как можно точнее.

Она хмурится.

– По какому номеру ты звонил?

Я достаю телефон, трогаю иконку «Исходящие звонки», показываю ей первую строку.

Керри пишет:

– Это не его номер.

– Как же не его? Он указал этот номер в письме моей матери!

Пальцы Керри нервно летают по планшету:

– Он всегда указывает номер своего адвоката! Вот кого ты разбудил в полночь, вот кому угрожал! А он решил, что ему по ошибке позвонил какой-то наркоман, и снова заснул. Ты действительно олух!

На мгновение я теряю дар речи. Но, инстинктивно защищаясь, сердито спрашиваю:

– А ты-то всё сделала так, как я сказал? Ты дала мне время вернуться вчера ночью?

Она отвечает, печатая всеми пятью пальцами:

– Да! Ты был так уверен, что я в конце концов поверила, что ты прав! Но если мы встретились в параллельных мирах, значит, у меня был хронограф, а следовательно, я уже убила Бюрля, потому что он объяснил мне, как им пользоваться, уже после своей смерти. Так что отстань от меня, ладно? Ты видел, в каком состоянии моя мать?

Я протягиваю руку к планшету и пишу:

– Она должна была тебя защитить!

Оттолкнув мои пальцы от клавиатуры, Керри отвечает:

– Она только приехала на работу, когда я сообщила ей о его смерти. Мать как сумасшедшая бросилась домой и увидела это письмо! Ты уже достаточно наломал дров, хватит!

Я отбиваюсь:

– Ну ты даешь, ведь сама же написала фальшивое письмо о самоубийстве, которое указывает на меня!

Она пишет:

– Как оно указывает на тебя?

Я уже подношу пальцы к клавиатуре, собираясь признаться, что это я понизил Бюрля до категории «Д», но в эту секунду раздается взрыв. Потом второй. Мы бросаемся в гостиную, где наши матери читают молитвы над мертвецом. И, распахнув окно, смотрим вниз.

Судя по всему, восставшие захватили танк, и теперь он катит на кордон полицейских, которые забрасывают его гранатами. Танк продолжает свое невозмутимое движение улитки, хотя основание его башни искорежено снарядами. Оттуда вырывается пламя.