Цена свободы. Дверь через дверь - Андрей Александрович Прокофьев

готовы принять смерть, променять собственную жизнь на свободу для них всех, для незнакомых вам людей, которых вы Егор не знаете, которые, в этот самый момент, продолжают жить чем-то своим, тем, чего вы не узнаете, даже если вам будет суждено прожить сотню лет. Неужели лучше стать иконой, превратиться в символ, чем остаться человеком, чем наслаждаться самым обыкновенным счастьем, которое, согласен, не всегда выглядит масштабно. Но ведь именно в этом его прелесть. В тепле, в размышлениях, в огорчение и надежде. Где огонек твоего дома, где тебе принадлежащий огонек. Где глаза сына и дочери. Там, где каждый вечер о тебе, перед сном, вспоминают родители, ностальгируют и не могут сдержать слез, представляя тебя беззаботным ребенком, любящим и лишенным даже намека на дьявольское прикосновение. Разве это не счастье? Разве может быть что-то дороже этого? – обстоятельно и спокойно говорил следователь Возков.

– Счастье? Что вы можете знать о счастье? То, о чем вы говорите, пытаясь меня убедить, то не имеет никакого отношения к настоящему счастью. А все от того, что в этом нет свободы. Понимаете, нет свободы. Её можно получить, только ощутив в самом себе их всех, тех, кого не знаешь, всех, кто не знает тебя, но верит и ждет. Вам не понять. Вы говорите, об уюте, о мягком сентиментальном мирке – опустив голову вниз, смотря на свои кроссовки, лишенные шнурков, говорил он Егор, голос был наполнен убеждением, ничем несгибаемой верой в то, что было сказано, в то что, если понадобится, он повторит еще тысячу раз.

– Трудно разговаривать с идейными фанатиками. Вы и такие как вы ослеплены тем, что вбили себе в голову, тем, во что заставили поверить сами себя, что и убило в вас самих себя – мрачно произнес Возков.

Егор не ответил, лишь поднял на Возкова свои грустные глаза.

– И всё же, где ваша рукопись? – спросил Возков.

– Я уже сказал вам, что уничтожил её – ответил он Егор.

… “Рукопись, конечно, что же еще” – холодным ознобом, начинающим переходить в сильный жар, догадался Егор.

“Рукопись, мне нужна рукопись, её нужно уничтожить, и тогда пропадет тот Егор, который превратился в памятник, тогда его заменит пожилой мужик, который сейчас сидит на лавочке, и которому трудно дышать. Но заменит не здесь. Здесь он умрет, в психиатрической клинике, чтобы появиться там, за дверью через дверь” – Егор открыл глаза, перед ним находилось страшное здание, где размещалось управление госбезопасности.

“Нет, не ошибся, теперь точно нет” – подумал Егор.

9

Простые люди, которые всего боятся. Приземленные настолько, что любому из богов не составит труда, чтобы не только утвердиться в своей миссии, но и очень быстро стать основной частью жалкого сознания, в котором одна лишь повседневная, пустая суета. Сильно давит в один день, она же незаметна в последующие пять дней. Простые, бедные духом люди. От понедельника до понедельника. От рождения до смерти. Сквозь нагромождение бестолковых обстоятельств, где промежутками островки того, что называют счастливыми отрезками, которые вспоминают, которыми лелеют собственное существо, продолжая преодолевать бесконечное количество повседневных препятствий. И снова верят, и снова ждут. Вот-вот появится следующая возможность, вот-вот случится заслуженный праздник. Но и здесь, но глубоко внутри, но стараясь вылезти наружу, обозначает себя примитивное ощущение неминуемого обмана: следующий момент будет слабее, будет куда более тусклым, чем предыдущий. Что-то ушло, что-то стало другим, и неминуемо необъяснимое списали на возраст.

Всем хочется счастья. Не найдется тех, кто ответит однозначно отрицательно. А те, кто, пожимая плечами, произнесет: мне всё равно, будут лгать, будут прятать сокровенное от себя самих, от находящихся рядом. Потому что нет из этого водоворота выхода. Всё заранее определенно, и для тех, и для других, даже для тех, о существовании которых никогда не довелось предположить. И так, по одному и тому же кругу, так до бесконечности. Где-то луч света, где-то проблеск радости – ненадолго! И скажите: найдем друг друга, увидим друг друга. Поверим и станем ближе. Но нет, слишком велико усилие. Нет на него сил. Потухла воображаемая свеча, уперлись в стену и бросили ненужные мысли. Вернулись к тому, с чего начали. Приняли и успокоились.

Кто тот гениальный человек? Или всё это истина в последней инстанции? Далекая и близкая, сделавшая иллюзию реальностью.

Простые, бедные духом люди. Он снова с вами. Он никогда не терял вас, всегда видел вас, о вас думал. Малость, что не соизволил помочь в самую тяжкую минуту. В том нет его вины. Вы сами виноваты. Самим надлежало найти дополнительный источник, сделать так, чтобы чудо стало возможным. Не трогайте его, не упоминайте лишний раз, ведь каждый из вас придумал себе часть его отдельно, остальное додумали сообща. Поверили, но не стали ближе. Нашли, увидели, но не посмели протянуть руки. Кто тот гениальный человек?

Простые, бедные духом люди…

А счастье? Вновь вернуться к обрывкам, вновь погрузиться в неизбежность воспоминаний, сделать потоковое отступление шире, превратив в окончательное обобщение. Мы ведь все этим страдаем. В большей или меньшей степени, но неизбежно. Все храним собственные скомканные кусочки. Они для нас есть всё, они значительно больше, чем любое возможное обобщение. Разве в минуты тяжкого уныния, в часы особого отчаяния, не приходилось прибегать к ним, думая и надеясь на лучшее. И ведь нет в этом чего-то постыдного, напротив, какое блаженство прибегнуть к сокровенному, к тому, что согреет, наполнит жизнью, к тому, что само по себе, и есть эта самая жизнь. Пусть отрывки, пусть незначительные дни, или быть может, большие периоды – ведь всё одно в них, и только в них всё, что далекий, незабываемый отголосок счастья. Да, именно то, что и сейчас поспешило на помощь. Никогда не подведет. Никогда ничего не попросит. Вот от этого храним, от этого, с особой тщательностью, оберегаем. Если делимся, то с осторожностью, чтобы ни обидеть, ни замарать.

Странные люди, живущие сиюминутной потребностью, лишенные очень и очень многого, но не знающие об этом, не подозревающие, и от того мнимо счастливые. Лишь определенный узкий сегмент – это всё, что есть жизнь, разграниченная от и до. Распланированная и скучная настолько, что в какой-то момент, уж точно незамеченный и неосознанный, потеряли всё: где начало, где конец, где то, что должно быть серединой. Всё одинаково, всё наполнено важнейшей бессмысленностью, в которой очень давно утонуло то, что была дано изначально, то, что, не сомневаясь ни одной секунды, было безжалостно убито. Принесено в жертву тому богу, которому так