Портрет обнаженной - Геннадий Сорокин

– Кто ее будет рисовать? Я? Волков? Без нас Каретина – никто. Сама по себе натурщица – это просто красивая девушка, не более. Вам известна история о Боттичелли и Симонетте Веспуччи? Сандро Боттичелли, величайший художник эпохи Возрождения, на всех своих полотнах и фресках изображал одну модель – Симонетту Веспуччи. Все знают Боттичелли, все восхищаются его картинами «Весна» и «Рождение Венеры». А кто-нибудь помнит о Симонетте? Ее имя известно только специалистам-искусствоведам. Разве не так?

– Конечно, нет! Я о Боттичелли впервые слышу, а фамилию Веспуччи где-то встречал.

– Брата ее мужа звали Америго. В честь него назвали два континента.

– Не буду спорить о натурщицах и об искусстве в целом. Я, как вы уже поняли, профан в вашем ремесле. Вот что скажите: ближайшая подруга Луизы, Валентина Шершнева, знала о создании «Голой пионерки»?

– После отравления Кутиковой узнала, до это- го – нет.

– В начале прошлого года вы исключили Шершневу из «Возрождения». Это как-то связано с охлаждением отношений между вами и Каретиной?

– Это Волков запретил ей появляться в студии. Она стала его раздражать. Мы с Каретиной даже не стали разбираться, сказали: «Валя, не мешай Паше работать». И она ушла.

– Теперь самый главный вопрос: вы знаете всех участников вечеринки у Каретиной. Кто из них мог совершить убийство?

– Меня вы не подозреваете? Я в тот день был дома.

– Мы проверили ваше алиби. На вас не падает даже тени подозрения. Так что о ваших воспитанниках?

– Кроме Кутиковой, некому. Луиза, скорее всего, загнала ее в угол, вот и доигралась. Я думаю, дело было так: Каретина нашла подходящего художника средней квалификации и решила по-быстрому разжиться капиталом для создания студии. Связь с моим ленинградским знакомым у нее осталась, так что она могла предложить ему полотно с участием Кутиковой, но уже в новом образе. Например, юной комсомолки. Телосложение у Светы подходящее, опыт позирования есть, осталось добиться ее согласия. Кутикова для вида согласилась и при первом удобном случае избавилась от шантажистки самым радикальным способом.

– Еще вопрос. Вы на Волкова заявление писать не собираетесь?

– Нет, конечно! Вспылил парень по пьяному делу, с кем не бывает?

– Виктор Абрамович, если я настойчиво попрошу вас написать заявление в милицию, вы пойдете мне навстречу? От вас потребуется только заявление, остальное я организую сам.

Осмоловский посмотрел мне в глаза, покачал головой: «Нет».

– Ну что же, на «нет» и суда нет!

– Вы серьезно хотите возбудить дело в отношении Волкова за хулиганство? Зачем? Что он вам сделал плохого?

– Я никогда не целовал руку дающего, но и плевать в нее ни за что бы не стал. У меня свои понятия о порядочности, у Волкова – свои. Я отнесся к нему с сочувствием, даже со следователем повздорил относительно квалификации его действий в отношении Каретиной. И что же в итоге? Оказывается, покаявшись в мелких грехах, он утаил самое главное – свое участие в создании портрета «Голой пионерки». Он вообще о существовании этого портрета не упомянул, а в нем, похоже, ключ к раскрытию убийства Каретиной.

– Не делай добра, не получишь зла! – засмеялся Осмоловский. – С подростками такие истории – не редкость. Ты к человеку со всей душой, а он фигу в кармане держит.

Прощаясь, я сказал:

– Приятно было познакомиться, Виктор Абрамович. Напоследок хочу дать вам дружеский совет…

– Не надо! Я знаю, что вы скажете: «Голых пионерок не рисуй, с юными комсомолками не заигрывай».

– Не угадали. Я хотел посоветовать: не обсуждайте с незнакомыми людьми политику партии по национальному вопросу. Постарайтесь вообще о политике не говорить. Перестройка и гласность – это, конечно, здорово, только статью за антисоветскую пропаганду никто не отменял.

22

В понедельник, 1 декабря, прокурор города провел совещание по раскрытию убийств, переходящих на следующий год. Совещание прошло буднично спокойно: прокурор заслушал следователей и оперативных работников, дал по каждому уголовному делу малозначительные указания и отпустил с миром. На выходе из зала совещаний меня окликнул следователь Василий Меринов, которому передали для расследования дело Каретиной.

– До Нового года раскроешь эту мокруху? – спросил он.

– Неисповедимы пути господни! – развел я руками. – Иногда кажется, что вовек преступление не раскрыть, а оно – раз! – и пошло. А бывает наоборот: вот оно дело, готовенькое, а копнешь поглубже – и на гранит наткнешься.

– Надави на Кутикову, – посоветовал следователь, – это она подружку замочила. Я почти всех участников застолья допросил, все на нее думают. Напрямую не говорят, а без протокола намекают: она Луизу убила, больше некому.

– Шершнева тоже такого мнения?

– Она какая-то пришибленная, не от мира сего. Ни о ком плохо не хочет говорить.

Василий Меринов, сорокатрехлетний двухметровый здоровяк, был в прокуратуре личностью легендарной – все жалобщики сталкивались с его особой «непробиваемостью». Как только кто-то из потерпевших по делу начинал засыпать прокуратуру жалобами на предвзятое отношение следователя или на его нерасторопность, так дело для дальнейшего расследования тут же передавали Меринову. У него с жалобщиками был разговор короткий:

– Вы Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР читали? Вы знаете, что УПК – это не книжка с картинками, а сборник законов? В УПК написано, что следователь принимает решения по делу самостоятельно. Не с вашей подсказки и не по указанию дяди из Киева, а самостоятельно! Если вам что-то не нравится, напишите в Верховный Совет РСФСР, пусть примут новый УПК.

Особо обидчивые потерпевшие жаловались на хамское отношение Меринова к прокурору области, даже в прокуратуру Союза писали, но все без толку! Конечной инстанцией, рассматривавшей жалобы, был прокурор города, а он в обиду Меринова не давал. Василий был самым результативным следователем в областном центре, гордостью городской прокуратуры. Работоспособность его была фантастической. Увлекшись новым уголовным делом, Меринов допоздна засиживался в прокуратуре, иногда работал сутками напролет. Как-то он показал мне обвинительное заключение на семидесяти двух листах.

– Много времени ушло? – участливо спросил я.

– Считай сам! На электрической печатной машинке «Ятрань» я печатаю со скоростью один лист за полчаса. Мог бы быстрее, но тогда в тексте появляются ошибки и опечатки, так что быстрее, чем за полчаса, лист у меня не выходит. На это обвинительное заключение, от первой строки и до финальной точки, у меня ушло трое суток.

– Домой не уезжал?

– Смысла не было, да и срок поджимал. Зато потом, когда прокурор подписал дело в суд, я так расслабился, что жена развестись пообещала.

…Выслушав от Меринова прокурорские новости, я попросил дать мне возможность еще раз осмотреть вещи, изъятые с места убийства Каретиной. Следователь взял ключи на вахте и повел меня в подвал, где в сухом углу, под трубами отопления, были свалены в кучу вещественные доказательства по всем уголовным делам, находящимся в производстве следователей городской прокуратуры. По инструкции вещдоки положено было хранить в отдельном помещении – «камере хранения вещественных доказательств», но ни у нас, в милиции, ни в прокуратуре свободных кабинетов не было, вот и выкручивались кто как мог. Наши следователи хранили вещдоки в рабочих кабинетах, прокурорские – в подвале.