Бог пятничного вечера - Чарльз Мартин

– На сегодня, пожалуй, достаточно, – сказал я, и Ди рухнул лицом в землю. Полежал несколько секунд, отдышался, вскочил, прошелся по кругу, остановился и глубоко вздохнул, но вдруг согнулся, и тут же его стошнило. Едва ли не вся выпитая с начала тренировки жидкость выплеснулась на траву и ноги. Я немного выждал и уже собирался изречь что-нибудь умное и поинтересоваться, закончил ли он, но тут его скрутило снова. После второго экзорцизма Ди опустился на колени, вытер рукавом рот, огляделся и посмотрел на меня – с облегчением и недоверием.

– Вау. – Парень завалился на спину – снежный ангел на грязной земле. Покачал головой. – Так плохо мне, кажется, еще никогда в жизни не было.

Я посмотрел на него сверху вниз.

– Не думал, что ты продержишься так долго.

– Ты – садист и негодяй.

– Это я и раньше слышал.

Ди повернулся и поднялся.

– Да, только я этому до сегодняшнего дня не верил.

Я рассмеялся, мы стукнулись кулаками, и он побрел домой.

Я прибрал в доме, сел на мотоцикл и покатил в город. За те двенадцать лет, что я провел за решеткой, там многое изменилось. Люди по-другому одевались, слушали другую музыку, иначе общались. Чувство было такое, словно попал на Марс.

Оставив мотоцикл на парковочной площадке «Волмарта», я прошелся по рядам, пока не наткнулся на мягкие игрушки, порывшись в которых отыскал то, что хотел.

– Что это? – спросила женщина на кассе.

Ей было за тридцать, но выглядела она на все сорок с лишним. Всего на ней было с избытком. Мешки под глазами покрывал густой слой косметики, талия заплыла жирком, загрубевшая кожа местами провисла, но улыбка осталась доброй и привлекательной. Зачесанные назад волосы открывали шею и высокие скулы. Когда-то, наверно, была симпатичной. В руке женщина держала пушистую вещицу высотой в пару футов.

– Это коата. Паукообразная обезьянка.

Кассирша вскинула бровь и неторопливо, монетка за монеткой, положила мне на ладонь сдачу.

– Занятный. Такого можно обнять и забыть обо всем на свете.

Я недоуменно уставился на нее.

– Мне показалось, это она.

Кассирша улыбнулась.

– Тогда даже лучше.

Только выйдя из магазина, я сообразил, что она пыталась флиртовать со мной.

Засиделся ты в тюрьме, сказал я себе и завел мотоцикл.

В игре бывают моменты, когда, после результативного паса или гола, испытываешь чувство или прилив эмоций, для описания которого лучше всего подходит слово «ликование». Мы видим его бесчисленное множество раз при воспроизведении записи. Оно проявляется в выражении лица, восторженном крике, танце, прыжках, жестах. Для сотен, если не тысяч, людей это кульминация многих часов умственной и физической работы, намеченной и реализованной стратегии и полной самоотверженности одиннадцати парней на поле. В жизни такой мощный выброс эмоций случался со мной редко. Я ехал по городу, а слайд-шоу в голове отщелкивало пасы и очки, и каждая выскакивавшая из памяти картинка отзывалась ощущением и даже вкусом восторга, счастья. Взглянув на спидометр, я увидел, что выдаю двадцать семь из разрешенных пятидесяти, а костяшки пальцев побелели от напряжения.

Гудок за спиной и сердитый водитель, сообщивший, какое именно место я занимаю в его сердце, вернули меня в седло и за руль мотоцикла. Сколько раз я думал о том, как выйду из тюрьмы. Представлял себе незапертые, распахнутые двери и свободу. Мечтал, как буду ходить куда хочу, и верил, что все это будет сопровождаться потрясающим ощущением триумфа.

Я ошибался. Ничего подобного не случилось.

Пальцы онемели от напряжения. Меня заполняло осознание тягостной реальности. В тюрьме меня поддерживала надежда и защищала невозможность выплеснуть злость. То, что я увидел, выйдя из тюрьмы, вступило в болезненный конфликт с тем, на что я надеялся. Внутри меня шла война.

Рассчитывая, что шлем скрывает лицо, я повернул к офису Вуда и, подъехав, заглянул в окно. Он сидел в кресле и слушал радио. Я толкнул дверь и вошел. Вуд приглушил звук, но я услышал голос Джинджер. Он повернулся в кресле и поднял голову.

– Неужели? – спросил я.

Вуд пожал плечами.

– Разговор о тебе. И звонков много.

Ее тон выдавал улыбку. Джинджер явно наслаждалась ходом разговора и переключала звонящих со скоростью судебного репортера. Те, кто поддерживал меня, едва успевали сказать несколько слов. Те, что желали бы распять меня на дверях коровника, получали полную свободу для выражения своих чувств. В отведенное эфирное время Джинджер не допустила ни одной промашки. Она вела в этом танце и ничуть не уступала Джиму Нилзу.

Мы с Вудом прислушались к очередному звонящему.

– Не знаю, где он, но этого извращенца надо выслать, депортировать, отправить куда-нибудь. Мы верили в него. Мы покупали его свитера, скандировали его имя. Он был для нас всем, а оказался ничем. Нет, не ничем. Это злодей, хуже которого и быть не может. Снаружи – одно, а внутри – совсем другое. И это другое… – Звонящий повысил голос, и где-то на заднем фоне скрипнул стул. – Люди имеют право знать, где он живет. Разве ему не нужно где-то зарегистрироваться?

Джинджер переключилась на другой звонок.

– Мэри из Эллавилла, вы в эфире 1-800-R-U-A-VICTIM.

– Энджелина, я могу точно сказать, где он живет. – Телефонная линия донесла шорох разворачиваемой бумаги. – 2122 Виски-Стил-роуд. Это рядом с Гарди, Джорджия.

Глаза у Вуда вспыхнули. Он выпрямился и положил руку ладонями на стол.

– Они выдали твой адрес по общенациональному радио.

Джинджер прервала звонившую.

– Спасибо, Мэри. Для слушателей, которые не в курсе, поясню, что осужденные за сексуальные преступления обязаны регистрироваться по месту жительства, если намерены провести там более семи дней. Эта информация является публичной, и Мэри права. Мэтью Райзин зарегистрировался три дня назад, и его адрес 2122 Виски-Стил-роуд.

Вуд поднялся из кресла и ткнул пальцем в радио.

– Она снова это сказала.

– Регистрацию мистера Райзина можно узнать в онлайне по… – Джинджер протараторила веб-адрес так быстро, словно знала его наизусть.

Вуд снова сел, поскреб голову и уже в полный голос спросил:

– Ты запер ворота, когда уходил?

Я кивнул.

Он покачал головой.

– Найдут, и глазом моргнуть не успеешь.

– Знаю.

– Может, тебе стоит вернуться домой.

Он был прав.

Я подъехал к воротам без четверти шесть. Плакат шесть на четыре фута – белый фон, большие черные буквы – висел между двумя столбами. Профессионально выполненная надпись гласила: