Дочь палача - Оливер Петч

Остальным он велел разыскивать девочку, но те повиновались крайне неохотно. Они пока еще слушались его, потому что боялись и привыкли к его командованию. Но возражали все чаще. Они не понимали, насколько важно было устранить детей. Расправились в самом начале с мальчишкой — и решили, будто остальные так сразу и наложат в штаны. Они не понимали, что дело следовало довести до конца. Под угрозой оказался весь договор, и на кону стояли их деньги! Эти грязные никчемные жабята думают, что им удалось от него сбежать. Шайка сорванцов, шумливых поросят, которым непременно нужно перерезать глотки, чтобы умолкли эти звуки в голове.

Пронзительный звон колоколов, плач женщин, высокий душераздирающий рев младенцев…

Глаза снова застил туман, и пришлось крепко ухватиться за ствол дерева, чтобы не скатиться по склону. Он прикусил губу, пока не почувствовал на языке кровь — только тогда разум прояснился. Первым долгом нужно устранить девчонку, потом сопляка, потом палача. С палачом будет труднее всего, это достойный противник. И затем он снова спустится к строительной площадке, убедится, что все в порядке. Он был уверен, что торгаш от него что-то скрывал. Но никто не может обмануть дьявола. А если кто-то попытается — дьявол умоется его кровью!

Он вдыхал запах земли и нежных цветов. Все хорошо. С улыбкой на губах он пошел вдоль края холма и вскоре скрылся в лесу.

Когда Симон и Якоб Куизль вернулись в Шонгау, все вокруг уже обсуждали появление таинственного человека. Йозеф Бихлер и другие рабочие побежали прямиком на рыночную площадь и каждому рассказывали о пришествии дьявола. Все переговаривались и шушукались по ларькам вокруг амбара, ремесленники из мастерских у площади побросали работу и собрались на площади. Над городом нависло напряжение. Симон чувствовал, что еще немного, и терпение горожан лопнет. Неосторожное слово, резкий окрик — и народ прорвется в тюрьму и собственноручно сожжет Штехлин.

Под подозрительные взгляды торговок и ремесленников лекарь с палачом прошли в городскую церковь, самый большой в городе дом Божий. Внутри на них повеяло холодом. Симон оглядел высокие колонны, поднял взгляд к не пропускающим свет окнам и на ветхий хоровой балкон. В темных боковых нефах горело несколько одиноких свечей, их пламя бросало мерцающий свет на пожелтевшие фрески.

Лучшие свои времена видел не только Шонгау, но и церковь Вознесения Девы Марии. Немало прихожан полагало, что если не транжирить деньги на богадельню, а отремонтировать церковь, пользы это принесло бы несравнимо больше. Особенно ветхой выглядела колокольня. В ближайших трактирах горожане в самых мрачных красках обрисовывали, что произойдет, если башня эта рухнет во время мессы.

Сейчас, в субботу и ближе к полудню, на скамейках молились лишь несколько пожилых женщин. Время от времени одна из них вставала и направлялась в исповедальню справа и через некоторое время выходила, бормоча и перебирая четки худыми пальцами. Куизль сел на самую дальнюю скамью и сталь рассматривать старух. Когда те его увидели, они принялись молиться еще исступленнее и, проходя мимо него, жались к стене главного нефа.

Палачу в церкви были не рады. Сидел он неизменно в заднем левом ряду, и причастие получал всегда последним. Тем не менее, Якоб и сегодня не сдержался и наградил женщин особенно дружелюбной ухмылкой. А они только крестились и как можно скорее покидали церковь.

Симон дождался, пока последняя из них освободила исповедальню, и сам вошел внутрь. Сквозь узкое зарешеченное деревянными рейками окошко до него донесся мягкий голос городского священника Конрада Вебера:

— Да помилует тебя всемогущий Бог, и, простив грехи твои, приведет тебя…

— Святой отец, — прошептал Симон, — я пришел не исповедоваться, а только узнать кое-что.

Латинские речи умолкли.

— Кто ты? — спросил священник.

— Я Симон Фронвизер, сын лекаря.

— Я редко вижу тебя на исповеди, хотя до меня и доходят слухи, что у тебя есть немало причин поступать иначе.

— Ну, я… я исправлюсь, святой отец. Я прямо сейчас и исповедуюсь. Но сначала мне нужно узнать кое-что о больнице. Правда, что Шреефогль-старший уступил вам участок земли у дороги на Хоэнфурх, хотя уже и пообещал его сыну?

— А почему ты спрашиваешь?

— Погром у приюта. Я хочу разузнать, кто за этим стоит.

Священник надолго замолчал. Потом, наконец, прокашлялся.

— Люди говорят, это был дьявол, — прошептал он.

— А вы, вы сами верите в это?

— Ну, дьявол может являться во множестве обличий, в том числе и человеческом. Через несколько дней Вальпургиева ночь, и нечистый совокупится с несколькими безбожницами. Говорят, прежде ведьмы устраивали на этом участке шабаши…

— Кто говорит?

Конрад Вебер подумал, прежде чем заговорить дальше.

— Люди так рассказывают. Там, где сейчас строят церквушку, в прежние времена колдуны и ведьмы творили свои непотребства. Давным-давно там уже стояла часовня, но она разрушилась и пришла в упадок, как и предыдущий приют. Над этим местом, судя по всему, висит злое заклятие… — Голос священника перешел в шепот. — Там нашли древний языческий алтарь. Нам, к счастью, удалось его разрушить. У церкви тем более были основания построить в том месте новую больницу и часовню. Зло должно отступить, когда на него изливается свет божий. Мы там всю землю окропили святой водой.

— Видимо, без толку, — пробормотал Симон.

Потом стал расспрашивать дальше:

— Шреефогль-старший успел уже завещать этот участок сыну? Его включили в наследство?

Священник прокашлялся.

— Ты еще помнишь старого Шреефогля? Этого… чего уж таить, упрямого старика. Он пришел однажды в мой дом, вне себя от бешенства, и сказал, что сын его ничего не смыслит в делах и что он немедленно хочет передать церкви земельный участок у дороги. Мы исправили его завещание, и Пробст выступил свидетелем.

— И вскоре он умер…

— Да, от лихорадки, я сам соборовал его. Еще на смертном одре он говорил о том участке, что он доставит нам еще много радости, и мы сможем извлечь из него немало пользы. Сына своего он так и не простил. Последним, кого он захотел увидеть, стал не Якоб Шреефогль, а Маттиас Августин. Оба дружили еще с тех пор, как начали заседать в совете и знали друг друга с детства.

— И даже на смертном одре он не изменил своего решения?

Лицо священника уже вплотную приблизилось к деревянной решетке.

— Что мне оставалось делать? — спросил он. — Отговорить старика? Я был так рад, что мы получили наконец участок земли и не заплатили при этом ни гроша. И место как будто создано для больницы. Достаточно далеко от города, и при этом близко к дороге…

— Кто, по-вашему, мог разгромить стройку?

Священник снова замолчал. Симон уже решил, что тот ничего больше не скажет, но он снова услышал голос. Хоть и очень тихий: