Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

Ни одна деталь, связанная с передачей власти, не ускользнула от внимания Макрона, префекта претории, – ни организация похорон Тиберия, ни усыновление Гемелла. Что касается монарха, то теперь его профиль будет красоваться на монетах империи.

Но всего этого было недостаточно. Калигула тайно мечтал стать богом. Не посмертно, как это было с Августом или великим Юлием Цезарем, а при жизни. Единственным богом, как у иудеев, богочеловеком, творящим чудеса, как Иешуа из Назарета, чьи реликвии у него украл Иуда.

– Кстати, тебе удалось выяснить местонахождение этого чертового Искариота? – спросил Калигула у Макрона, поднимаясь по большой лестнице императорского дворца.

– Его заметили недели три тому назад, Цезарь, в порту Остии, когда он садился на корабль, отправлявшийся в Сирию.

– И что? Ты рассчитываешь, что твоему императору понравятся новости трехнедельной давности?

– Нет, Цезарь, но…

– Я не хочу больше слышать твои «но»! – рявкнул Калигула так, что содрогнулись своды Палатина. – С сегодняшнего дня любой, кто произнесет это слово в моем присутствии, будет казнен, я ясно выразился?

– Совершенно ясно, Цезарь.

Они вошли в просторный коридор из белого мрамора.

– Этот Иуда Искариот является врагом номер один Рима, – продолжал Калигула. – Я хочу, чтобы за его голову назначили цену, а его портреты висели во всех уголках империи.

– Будет сделано, Цезарь. Я уже сообщил легату в Сирии. Вителлий заверил меня, что все корабли, которые будут прибывать к сирийским берегам, будут обысканы, а пассажиры досмотрены.

– Сколь ценны эти реликвии, ты даже представить не можешь. Они являются символом союза между Римом и иудеями. Немного потренировавшись, я с их помощью смогу творить чудеса, они сделают меня богом. Народу нужны чудеса, чтобы уверовать.

Понимая, что нужно как можно быстрее вернуть расположение своего хозяина, Макрон перевел разговор на одну из любимых тем монарха: искусство предсказания.

– Я нашел такого предсказателя, какой тебе нужен, Цезарь. Говорят, что она еще более искусна, чем Прокул.

– Это женщина?

– Ее имя Фрацилл. Говорят, что она гермафродит, но ни один из ее любовников – ни женщины, ни мужчины – не выжил, так что никто не может подтвердить это.

– Она их убивала?

– Это всего лишь слухи, Цезарь. Она – жрица Цибелы, и ее нравы несколько… необычны.

Эти сведения пробудили в Калигуле нездоровый интерес.

– Посадите ее по левую руку от меня во время игр, – резко произнес он. – А Прокула поставь сразу за нами. Их состязание в предсказаниях наверняка будет весьма забавным.

Грандиозный ипподром Circus Maximus[34] был предназначен для состязаний на колесницах, но там проходили и гладиаторские бои. Его трибуны и деревянные скамьи частенько пожирал огонь, но всякий раз после пожара их поспешно восстанавливали, поскольку игры были так же необходимы народу, как и хлеб. Правители очень хорошо это понимали.

Как только Калигула появился на своей трибуне, со всех сторон послышались приветствия, прокатывающиеся волнами по всему ипподрому и переросшие в монотонное завывание:

– Ave Caesar! Ave Caesar!

Нарочито скромным жестом Калигула приветствовал свой народ, который его столь торжественно чествовал. Не переставая улыбаться, он уселся в приготовленное для него кресло и взял за руку свою сестру Друзиллу, сидевшую по правую руку от него. Потом он наклонился влево, чтобы рассмотреть предсказательницу-гермафродита необычной внешности, которую разыскал Макрон. Та едва склонила голову в знак приветствия, что позволило императору бросить похотливый взгляд на ее полные груди, выпирающие из-под шелковой одежды. Фрацилл подняла глаза и увидела, что находящийся рядом император с вожделением рассматривает ее, но это нисколько не смутило ее. С раннего детства она привыкла к таким двусмысленным взглядам.

– Ты предпочитаешь быть мужчиной или женщиной? – поинтересовался Калигула, теперь уже пялясь на ее промежность.

– Зачем выбирать, Цезарь, если можно быть и тем, и другим?

– Тем не менее ты выбрала мужское имя!

– Чтобы меня воспринимали всерьез как прорицателя. Слишком мало женщин прорицают так, как, к примеру, Кассандра.

Восхищенный остроумием ее ответов, император повернулся к своему придворному предсказателю и спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь, Прокул? Может ли женщина предсказывать будущее?

– Предсказывать? Сомневаюсь. Вот испортить – это да…

Калигула залился смехом и снова стал смотреть на арену.

Фрацилл мрачно посмотрела на своего коллегу, и он тут же перестал улыбаться.

Раздались звуки труб, и на арену вышли гладиаторы: фракийцы, секуторы, гопломахи, мирмиллоны и, наконец, ретиарии с сеткой и трезубцем в руках. Встреченные бурей аплодисментов, они сделали круг по цирку и замерли перед императорской ложей, расположенной на высоте трех метров над землей.

Звук рога заставил всех замолчать.

И тут, словно по команде, все гладиаторы подняли свое оружие и поприветствовали императора:

– Ave Caesar! Morituri te salutant![35]

Приветствие «идущих на смерть» вызвало целый ураган возгласов и аплодисментов.

Кровь, зрелище и смерть.

Граждане Рима явились сюда ради этого.

Гладиаторы рассеялись по посыпанной песком арене, после этого открылись решетки и из клеток под восторженные крики зрителей вырвались стаи голодных гиен. Вожак стаи выбрал себе жертву, и его собратья, окружив гладиатора со всех сторон, вместе с ним накинулись на него.

Остальные воины бросились ему на помощь. Человеческая кровь смешалась с кровью животных.

Забавляясь этим зрелищем, Калигула ненадолго отвлекся, чтобы спросить у своей гостьи:

– Что ты можешь предречь мне, Фрацилл, в подтверждение своего таланта предсказательницы?

Вместо ответа прорицательница лишь чувственно взяла его руку и повернула ее ладонью вверх. Друзиллу возмутила такая фамильярность, она уже собиралась что-то сказать, но Калигула знаком велел ей не вмешиваться.

То, что Фрацилл прочитала по линиям руки императора, впечатлило ее настолько, что она лишилась дара речи.

– Ну и? Говори! – потребовал новоиспеченный монарх. – Что ты узрела на моей императорской деснице?

– Правду о твоей судьбе, Цезарь, – степенно ответила она.

– Какую правду?

Она повернулась к своему собрату по ремеслу и, прочитав на его лице провокационный призыв рассказать о том, что она увидела, не рискнула продолжить.