Алмазный мой венец - Валентин Катаев

Подобно Прусту, искавшему утраченное время, ключик хотелнайти и восстановить утраченную любовь. Он смоделировал образ ушедшего от негодружка, искал ей замену, его душа находилась в состоянии вечного тайноголюбовного напряжения, которое ничем не могло разрешиться.

То, что он так упорно искал, оказалось под боком, рядом, вМыльниковом переулке, почти напротив наших окон. Моя комната была проходнымдвором. В ней всегда, кроме нас с ключиком, временно жило множество нашихприезжих друзей. Некоторое время жил с нами вечно бездомный и неустроенныйхудожник, брат друга, прозванный за цвет волос рыжим. Друг говорил про него,что когда он идет по улице своей нервной походкой и размахивает руками, то онпохож на манифестацию. Вполне допустимое преувеличение.

Так вот этот самый рыжий художник откуда-то достал куклу,изображающую годовалого ребенка, вылепленную совершенно реалистически изпапье-маше и одетую в короткое розовое платьице.

Кукла была настолько художественно выполнена, что в двухшагах ее нельзя было отличить от живого ребенка.

Наша комната находилась в первом этаже, и мы часто забавлялисьтем, что, открыв окно, сажали нашего годовалого ребенка на подоконник и,дождавшись, когда в переулке появлялся прохожий, делали такое движение, будтонаш ребенок вываливается из окна.

Раздавался отчаянный крик прохожего, что и требовалосьдоказать.

Скоро слава о чудесной кукле распространилась по всемурайону Чистых прудов. К нашему окну стали подходить любопытные, прося показатьискусственного ребенка.

Однажды, когда ключик сидел на подоконнике, к нему подошлидве девочки из нашего переулка – уже не девочки, но еще и не девушки, то, чтопокойный Набоков назвал «нимфетки», и одна из них сказала, еще несколькопо-детски шепелявя:

– Покажите нам куклу.

Ключик посмотрел на девочку, и ему показалось, что это тосамое, то он так мучительно искал. Она не была похожа на дружочка. Но она былаее улучшенным подобием – моложе, свежее, прелестнее, невиннее, а главное, по еефаянсовому личику не скользила ветреная улыбка изменницы, а личико это былоосвещено серьезной любознательностью школьницы, быть может совсем и неотличницы, но зато честной и порядочной четверочницы.

Тут же не сходя с места ключик во всеуслышание поклялся, чтонапишет блистательную детскую книгу-сказку, красивую, роскошно изданную, вколенкоровом переплете, с цветными картинками, а на титульном листе будетнапечатано, что книга посвящается…

Он спросил у девочки имя, отчество и фамилию; онадобросовестно их сообщила, но, кажется, клятва ключика на нее не произвелаособенного впечатления. У нее не была настолько развита фантазия, чтобыпредставить свое имя напечатанным на роскошной подарочной книге знаменитогописателя. Ведь он совсем еще был не знаменитость, а всего лишь, с ее точкизрения, немолодой симпатичный сосед по переулку, не больше.

Он стал за ней ухаживать как некий добрый дядя, чтовыражалось в потоке метафорических комплиментов, остроумных замечаний, которыепропадали даром, так как их не могла оценить скромная Чистопрудная девочка,едва вышедшая из школьного возраста. Дело дошло до того, что ключик пригласилее с подругой в упомянутое уже здесь кино «Волшебные грезы» на ленту с ГарриПилем; девочки получили большое удовольствие, в особенности от того, что ключиккупил им мороженое с вафлями, которое они бережливо облизывали со всех сторонво время сеанса.

Одним словом, роман не получился: слишком велика быларазница лет и интеллектов. Но обещанную книгу ключик стал писать, рассчитывая,что, пока он ее напишет, пока ее примут в издательстве, пока художник изготовитиллюстрации, пока книга выйдет в свет, пройдет года два или три, а к томувремени девочка созреет, поймет, что он гений, увидит напечатанное посвящение изаменит ему дружочка.

Большая часть расчетов ключика оправдалась. Он написалнарядную сказку с участием девочки-куклы; ее иллюстрировал (по протекцииколченогого) один из лучших графиков дореволюционной России, Добужинский, натитульном листе четким шрифтом было отпечатано посвящение, однако девичьяфамилия девочки, превратившейся за это время в прелестную девушку, измениласьна фамилию моего младшего братца, приехавшего из провинции и успевшегоприжиться в Москве, в том же Мыльниковом переулке.

Он сразу же влюбился в хорошенькую соседку, но не стал ееобольщать словесной шелухой, а начал за ней ухаживать по всем правилам, какзаправский жених, имеющий серьезные намерения: он водил ее в театры, рестораны,кафе «Битые сливки» на Петровке за церковкой, которой уже давно не существует,и куда водил своих возлюбленных также Командор – очень модное место в Москве, –провожал на извозчике домой, дарил цветы и шоколадные наборы, так что вскоре вмоей комнате в Мыльниковом переулке шумно сыграли их свадьбу, на которойключик, несмотря на то, что изрядно выпил, вел себя вполне корректно, хотя исделал робкую попытку наскандалить, после чего счастливые молодожены поселилисьв небольшой квартирке, которую предусмотрительно нанял мой положительный брат.

Вообще в нашей семье он всегда считался положительным, а яотрицательным.

В скором времени мой брат стал знаменитым писателем, так чтодевочка с Мыльникова переулка ничего не потеряла и была вполне счастлива.

Конечно, вас интересует, каким образом мой брат прославился?

Об этом стоит рассказать подробнее, тем более что мне частозадают вопрос, как создавался роман «Двенадцать стульев», переведенный на всеязыки мира и неоднократно ставившийся в кино многих стран.

…Я встаю и, отстраняя микрофон, который всегда меняраздражает, начинаю свой рассказ с описания авторов «Двенадцати стульев» –сначала я говорю о друге, а потом о брате:

– Мой брат, месье и медам, был на шесть лет моложе меня, и яхорошо помню, как мама купала его в корыте, пахнущем распаренным липовымдеревом, мылом и отрубями. У него были закисшие китайские глазки, и он издавалротиком жалобные звуки – кувакал, – вследствие чего и получил название «нашкувака».

Затем я говорю студентам о нашей семье, о рано умершейматери и об отце, окончившем с серебряной медалью Новороссийский университет,ученике прославленного византииста, профессора, академика Кондакова; говорю онашей семейной приверженности к великой русской литературе и папиному книжномушкафу, где как величайшие ценности хранились двенадцатитомная «Историягосударства Российского» Карамзина, полное собрание сочинений Пушкина, Гоголя,Чехова, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Лескова, Гончарова и так далее.