Безродные шпионы. Тайная стража у колыбели Израиля - Матти Фридман

Сейчас это письмо лежит передо мной. Вернее, лежит дошедший до нас перевод на иврит; оригинал был на арабском — хотя почему «был»? Быть может, он сохранился и где-то ждет, чтобы его нашли.

Непонятно, как быть с письмом Бокая дальше, хотя я перечитал его не один раз. Современный читатель заметил бы в нем противоречия, часто присутствующие в текстах, которые зачитывают заложники под угрозой смерти: «Мое положение ужасно, обращаются со мной хорошо, я по всем вам соскучился, сделайте то, чего они хотят, иначе я погибну…» По всей видимости, иорданские тюремщики знали, что их заключенный кое-чего стоит, поэтому велели ему написать письмо, надеясь на какой-никакой обмен, — хотя если это так, то дальнейшее выглядит бессмыслицей.

Похоже на то, что схваченный разведчик подружился с другим заключенным, палестинским арабом, ждавшим со дня на день освобождения. Бокай смекнул, что тот — его единственный шанс передать весточку на волю, и написал своим командирам письмо, которое вручил новому другу с просьбой каким-то образом переправить его в Израиль. Так, во всяком случае, это выглядит. Не исключено и даже вероятно, что в написании и в отправке письма участвовали те, кто поймал парня.

В тексте есть загадки: то, что Бокай, сознавшийся, что его забрасывали для шпионажа, продолжает использовать псевдоним; то, что псевдоним, которым он, судя по сообщению иорданской газеты, назвался, оказался не тем, который предполагала его легенда прикрытия; наконец, то, что рядом с этим вымышленным именем он приписывает истинное название своего секретного разведывательного подразделения. Некоторые места в письме звучат отчетливо по-мусульмански. Бокай начинает фразой «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного» — традиционным зачином исламских текстов, дальше желает мира «всем правоверным» — так мусульмане называют самих себя. В иудаизме эта фраза — редкость. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, при каких обстоятельствах писалось все же это письмо.

Заключенный обращается к учителю Саману. Начав с пространных приветствий и благословений в высоком арабском стиле, в том числе с «тысяч поцелуев и добрых пожеланий», он переходит к сути:

Видимо, Бокай намекает, что он больше никого не предал. Насколько известно, так оно и было.

Похоже, Бокай предупреждал Центр, что еще перед уходом его кто-то заподозрил, возможно, один из пленных в израильском лагере военнопленных. Это человек, по его догадке, и донес на него пограничникам.

Посланец добрался с письмом до Израиля и после ряда проволочек передал его властям. К концу августа оно попало в Отдел, где вызвало оторопь. Это был первый признак жизни, поданный исчезнувшим агентом. Полученный спустя три недели после того, как надзиратели выволокли его из камеры и сунули в петлю.

Отзыв разведчиков из Бейрута произошел не сразу. Но гибель агента стала последним существенным эпизодом в жизни Арабского отдела.

Журнал радиопереговоров полон безошибочных признаков нарастающего нервного истощения. Якубе не терпится вернуться домой, но Центр просит его повременить: замена готовится, но еще не вполне готова. Хавакуку хочется того же, но ему отвечают то же самое. Ицхак сообщает о какой-то травме и о своем желании лечить ее в Израиле, но ему отвечают: лечись в Ливане.

Кроме обычных запросов из Центра, интересующегося сирийской военной авиацией и процедурой обращения за беженскими документами в Ливане, журнал содержит весточки от родных и друзей. Пленительная солдатка Мира, уже демобилизованная, уверяет Хавакука в любви и верности: она его ждет. В 10 часов вечера 22 сентября 1949 года Ицхаку сообщают, что его брат Аврагам, тоже перебравшийся в Израиль, сочетался браком. Это усугубило положение. Одно дело — лишения в военную годину, но теперь-то бои утихли, в Израиле кипит жизнь, люди, избежавшие смерти, бросились наверстывать упущенное. Агенты оказались отрезанными от реальной жизни. А ведь они не были профессиональными разведчиками, их не готовили к такому длительному испытанию, к бесконечному хождению по лезвию ножа и к неизбывной тоске — содержанию жизни настоящего шпиона. А тут еще гибель Рыжего, заставившая их осознать всю величину риска.

Прежде чем проводить их домой, поведаем об еще одной заметной истории, произошедшей в Бейруте.

Рядом со «шпионским» киоском «Три луны», на той же улице, находилась мастерская по ремонту часов, где работал армянин. По соседству с ней трудился сапожник, поблизости действовал и шиномонтаж. В отсутствие клиентов мастер по ремонту покрышек заглядывал, бывало, посудачить в киоск. Он знал, что торгующие там — беженцы из Палестины, и любил приносить им свежие сплетни. Если его клиенты оказывались из Палестины, он тоже отводил их в киоск — пускай Абдул Карим, Ибрагим и остальные пообщаются со своими.

Ицхак припоминает, как однажды шиномонтажник привел к ним мужчину в незамысловатой одежде. Тот был в летах, на вид под семьдесят; впрочем, тогдашние события могли согнуть и молодого, по-стариковски замедлив его движения. Как водится, Ицхак — Абдул Карим не преминул спросить нового знакомого, откуда он, прежде чем тот задаст этот же вопрос ему самому. Услышав «Из Хайфы», Ицхак сказал, что сам он из Яффо. Шиномонтажник удалился к себе, оставив беженцев вдвоем.