Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова

меньше достанется. Муж жену до дома всегда донесет, а вот жена мужа – навряд ли. Тем более ты, тощая такая. Захар вон какой богатырь: на тебя облокотится, ты и скукожишься.

Я поражалась такой логике и не возражала, поскольку давно свыклась с мыслью, что все их семейство слегка своеобразное.

Когда я пришла с работы, сготовила поесть для всех и все сели ужинать (включая мужа, которому как следует закусить не дали), разыгрался очередной скандал. Как по нотам.

Нота первая: почему муж отсутствовал дома, а я, чтоб он с утра не ушел, не легла пред ним костями?

Нота вторая: я поставила перед мужем не его любимую тарелочку с каемочкой в цветочках.

Нота третья: картошка даже вареная выглядела преступно начищенной.

После этого все ноты стали сливаться в такой шум, что мне нестерпимо захотелось курить. Но вот досада: все делали вид, что я не курю, и, увидь меня Екатерина Юрьевна с сигаретой, было бы светопреставление.

Удивляюсь, как я все это и ради чего терпела? Каждый день было одно и то же: кляча тощая, неумеха, распутная. На последнем обстоятельстве Екатерина Юрьевна любила концентрироваться подолгу, со смаком рассуждая о том, как на меня смотрят мужики (и что они только во мне находят) и как мне повезло с ее Захаром, которого я абсолютно не стою. А так как я не понимаю счастья, на меня свалившегося, то, естественно, пойду налево и изменю ему много раз, а если он со мной разведется, то сразу же найду другого наивного человека и выскочу за него замуж. Фантазии свекрови доходили так далеко, что иногда мне приходилось прерывать их, сбивая вопросами типа «Как скоро после развода женится Захар?» или «Если у меня будет ребенок от него, будет ли он платить алименты?» и прочими нелепицами. Однако Екатерина Юрьевна подробно теоретизировала все возможные варианты. Захара при наших таких разговорах не было никогда: да его и вообще все стали видеть крайне редко. Он работал, спал, а в свободное время уходил к друзьям. Его можно было понять: дома – «война и немцы».

Как-то раз свекровь стала ломиться в дверь ванной, где мылся Захар. «Потереть спинку», – пояснила она.

– Я сама могу потереть ему спинку, – сказала я.

– Ты не умеешь. У меня в сто раз лучше получается.

И она вошла к нему и терла спинку и всякие другие места.

На мое удивление он сказал:

– Ну и что? Она моя мама.

На правах мамы она влетала ночью в нашу комнату «поправить одеяльце», «прикрыть форточку» и «просто убедиться, что все в порядке».

В конце лета я сказала Захару, что жить с его родителями не могу и, если он не найдет жилья, ухожу к своим.

В конце августа заболела ангиной. Горло было обложено так, что трудно дышалось. Когда температура поднялась до тридцати девяти и семи и не хотела сползти вниз хоть немного, я попросила Захара вызвать скорую. Поскольку в то время в городе свирепствовала эпидемия дифтерита, меня сразу увезли в больницу: да я особо и не отказывалась, так как состояние было хуже некуда. В больнице продержали меня десять дней; за это время сделали анализ, который показал, что дифтерийной палочки у меня нет, и выписали выздоравливать домой.

Когда я добралась до квартиры Захаровых родителей (из больницы не смогла до них дозвониться), то просидела у дверей квартиры около часа. Ключей у меня не было. Вероятно, они уехали в деревню, так как была суббота, но мне было обидно, что никто из них не навестил меня в предыдущие два дня и не предусмотрел возможной моей выписки.

Поняв, что сидение на лестничной площадке не имеет больше смысла, я с огромной сумкой поплелась пешком до матери (денег на проезд тоже не было).

Мама оказалась дома и очень обрадовалась, увидев меня. Мы обнялись, я присела на скамеечку в коридоре и заплакала.

– Плюнь на них, не переживай, – стала успокаивать меня мама, сразу поняв, в чем дело. – Не стоят они того, чтобы так плакать. Ну, тебе же есть куда пойти. Мы есть. Раздевайся, отдохни.

– Мам, я насовсем к вам хочу.

– Оставайся насовсем.

И я осталась.

В понедельник вернулись муж с родителями. На следующий день, во вторник, Захар, вероятно, решил меня навестить и был удивлен, узнав, что выписали меня еще в субботу. С таким удивленным лицом он и заявился вечером к моим родителям. Дверь открыла я.

– Вот ты где! А что же ты ничего не сказала?

– Когда?

– Да хоть в воскресенье вечером: мы уже приехали. Что же я, волноваться должен? И родители мои в недоумении: трудно тебе позвонить?

– Захар, зачем мне вам звонить? Не беспокойтесь.

– В каком смысле?

– В прямом. Я у мамы буду жить.

– А я?

– А ты живи где хочешь.

Захар уставился на меня как баран на новые ворота. Мы постояли так минутку, потом я сказала «пока!» и закрыла дверь.

После этого две недели ни от Захара, ни от его родителей не было никаких вестей. Я уже почти успокоилась и настроилась на новый этап свой жизни, как вдруг Захар пришел ко мне на работу.

– Я нашел жилье. Общежитие, правда. Мой друг женился, и жена, Светка, у него живет. А сама она нездешняя и в общежитии прописана. Теперь оно ей не нужно, так можно нам пожить. Пойдешь?

– Пойду, – согласилась я.

В общежитии

Общежитие было как все общежития: ветхое, неухоженное здание с давно не крашенными коридорами и лестницами и вечно недовольной вахтершей на входе. В нашей комнате были довольно приличные обои и светлый потолок (видать, опрятная эта девица Света). Она же и договорилась о том, чтобы нас пустили пожить; поэтому мы беспрепятственно пронесли через вахту платяной шкаф и малюсенький холодильник (мне дала им попользоваться бабушка): это была вся наша мебель.

Ну а далее для тех, кто не знает: общий душ, весь покрытый ржавчиной; общая кухня, полная тараканов; куча соседей, интересующихся твоей личной жизнью.

Но все это вместе было лучше того, что я имела, живя с Варей и Ленькой, и поэтому чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде. Нам не хватало денег на еду – но я привыкла быть голодной. У нас не было ни телевизора, ни радио – но я могла обходиться без их дребезжания. Множество соседей для меня было плюсом: я любила общение. И что удивительней всего: я была готова на еще большие неудобства, лишь бы у нас